Среди участников тех событий, которым пришлось пережить все ужасы войны, голод, холод, потерю близких и родных, в том числе и звезды кино, театра, музыки и т.д.
Янина Жеймо
Знаменитая советская Золушка прожила целый год в блокадном городе. Несмотря на небольшой рост и хрупкость фигуры, актрису зачислили в истребительный батальон. Также как и все ленинградцы днем она спешила на работу, а по ночам шла дежурить на крыши домов, гасить зажигательные бомбы. 
Сергей Филиппов
Пересматривая военные фото тех лет, можно увидеть худого изможденного мужчину с маленьким кусочком хлеба. Это житель блокадного Ленинграда, который так похож на Сергея Филиппова. Сложно сказать он это или нет, ведь никаких данных об этом не сохранилось. Всех сотрудников Театра комедии, в котором работал актер в 1941 году, должны были эвакуировать в Душанбе. 
Филиппов мог остаться в городе, но мог и уехать. Мы не беремся утверждать, что на этих двух фото изображен один человек, но поразительно сходство несомненно.
Леонид и Виктор Харитоновы
После появления на экранах «Солдата Ивана Бровкина» Леонид Харитонов стал настоящим кумиром. На экране он создал образ добродушного, скромного и обаятельного, но непутевого паренька, который полюбился буквально всем. Младший брат, Виктор Харитонов, стал актером и режиссером, основал театр «Эксперимент». Но все это случилось после войны.Страшные события 20 века затронули и семью Харитоновых. В 1941 будущим артистам Леониду и Виктору было всего 11 и 4 года. В блокадном Ленинграде, чтобы выжить, детям приходилось есть даже мыло. По словам младшего брата, именно из-за этого у Леонида развилась язва, которая мучила его всю жизнь.
В кинохронике тех лет есть кадр с двумя очень худенькими детьми, один из них читает книгу, а другой спит на ступенях – это и есть Леня и Витя.
О блокаде на 23 минуте видео
Лидия Федосеева-Шукшина
Когда началась блокада, будущей актрисе не было и трех лет. Ее семья на тот момент жила в одной из питерских коммуналок, в которой ютилось более 40 человек. То время Лидия Федосеева-Шукшина не любит вспоминать. 
Как и всем, ей пришлось пережить голод, разруху, из-за чего пришлось быстро повзрослеть. После завершения осады города мама отвезла Лиду и ее брата к бабушке на станцию Пено.
Алиса Фрейндлих
Еще одна актриса, которая на собственном опыте прочувствовала весь ужас войны и жизни в блокадном городе – это Алиса Фрейндлих . В 1941 году она только-только пошла в школу. В начале войны их дом, находившийся в самом центре Ленинграда, попал в зону интенсивного обстрела. 
А зимой 41-го и вовсе был разрушен. Чтобы выжить, как вспоминает актриса, им с мамой и бабушкой приходилось варить столярный клей и заправлять его для вкуса горчицей, которую бережливая бабушка сохранила с довоенных времен
Галина Вишневская
Все 900 дней блокады будущая оперная певица провела в Ленинграде. На тот момент ей было 15 лет. Она жила вместе с бабушкой. После развода родителей, именно она взяла на себя воспитание девочки. Во время блокады юная Галя потеряла самого дорого для нее человека – бабушку. 
После чего она стала служить в частях ПВО города, помогая, чем могла, в том числе и своим певческим талантом.
Илья Резник
В 1941 год, когда началась война, ему было всего три года. Илья Резник жил в Ленинграде вместе с бабушкой и дедушкой. Отец ушел на фронт, (в 1944 году он погиб), а мать встретила другого, вышла во второй раз замуж и родила тройню, от старшего сына отказалась. После того, как блокада была прорвана, семья эвакуировалась в Свердловск, а затем вернулась. 
Илья Глазунов
Родился будущий художник в потомственной дворянской семье. Отец был историк, мама – в девичестве Флуг – правнучка знаменитого историка и статиста Константина Ивановича Арсеньева, воспитателя Александра II. Все члены большой семьи Ильи Глазунова (папа, мама, бабушка, тетя, дядя) умерли от голода в блокадном Ленинграде. 
А маленького Илью, которому тогда было 11 лет, удалось родственникам в 1942 году вывезти из города по «Дороге жизни».
Елена Образцова
Все свои детские воспоминания оперная певица связывает с блокадным Ленинградом. Когда началась война, ей было 2 года. Несмотря на юный возраст, Елена Образцова запомнила на всю жизнь всепоглощающее чувство голода и холода, постоянные воздушные тревоги, длинные очереди за хлебом в 40-градусный мороз, истощавшие трупы, которые свозили в больницу. 
Весной 1942 года ей удалось эвакуироваться по «Дороге жизни» в Вологодскую область.
Иосиф Бродский
Родился знаменитый поэт и прозаик в Ленинграде в 1940 году в интеллигентной еврейской семье. Когда ему исполнился год, началась война и осада города. Из-за юного возраста он мало что помнил об этом. В память о блокаде осталось фото маленького Иосифа на саночках. Именно на них мама его возила в булочную. 
Во время бомбёжек маленького Иосифа часто приходилось прятать в бельевой корзине и уносить в бомбоубежище. В апреле 1942 года семья эвакуировалась из города.
Валентина Леонтьева
В 1941 году ей исполнилось 17 лет. Во время блокады хрупкая Валя Леонтьева вместе со своей сестрой Люсей были в отряде ПВО, помогали гасить зажигательные бомбы. Их 60-летний отец, чтобы получать дополнительный паек и прокормить, таким образом, семью стал донором. 
Однажды по неосторожности он повредил руку, из-за чего началось заражение крови, и вскоре он умер в больнице. В 1942 году Валентина вместе с родными эвакуировалась из города по «Дороге жизни».
Лариса Лужина
Начало войны будущая актриса и ее семья встретили в Ленинграде. Тогда Лужиной было всего два года. Блокаду пережили не все: старшая сестра, которой было 6 лет, отец, вернувшийся с фронта из-за ранения, умерли от голода, бабушка – от осколка снаряда.Тем не менее, даже тогда ей удавалось шутить и поддерживать окружающих. Во время бомбежек она рисовала себе усы сажей и веселила ревущих от страха в бомбоубежище детей.
Клавдия Шульженко
Начало войны певица встретила на гастролях в Ереване. Клавдия Шульженко добровольно вступила в ряды действующей армии и вернулась в город, став солисткой фронтового джаз-оркестра Ленинградского военного округа. 
Вместе с мужем артистом Коралли во время блокады они дали более 500 концертов. Своими выступлениями ансамбль помогал людям поверить в победу и не сдаться в тяжелое время. Коллектив просуществовал до 1945 года и получил множество наград.
Дмитрий Шостакович
Летом 1941 года Шостакович начал писать свою новую симфонию, которую впоследствии посвятил борьбе с фашизмом. Когда началась блокада, он был в городе и под звуки бомбежек и содрогание стен дома продолжал работать над своим произведением. 
Вместе с тем помогал дежурить на крышах домов и тушить зажигательные бомбы. Подтверждение тому - фото композитора в пожарной каске, которое было помещено на обложку британского журнала «Таймс».
Редакция сайт надеется, что о подвиге ленинградцев и защитников города следующие поколения не забудут.
Подпишитесь на наш канал в Яндекс.Дзен
27 января - день прорыва блокады Ленинграда, дата окончания одной из самых трагических страниц в современной истории. Вспомним о жизни людей в долгие блокадные годы и о том, как они, несмотря ни на что, выживали.
В условиях жесткой нехватки продуктов даже хлеб выдавался по карточкам. Солдатам полагалось по 500 г хлеба в день, рабочим - по 250 (что составляет примерно пятую часть необходимого взрослому мужчине количества калорий), женщинам, детям, иждивенцам - по 125 г.
Наиболее тяжелым в этот период было положение семей с детьми, особенно с младенцами. Поскольку у многих женщин от голода пропадало молоко, они, чтобы дать ребенку хоть какую-то пищу, надрезали соски и давали детям капельки своей крови.
Во время блокады в Ленинграде часто ели домашних животных. Некоторые коты становились кормильцами семей, потому что приносили хозяевам крыс, которые во множестве развелись в городе. Также коты помогали бороться с уничтожавшими продовольствие грызунами. В память о заслугах “мяукающей дивизии” ныне в Санкт-Петербурге есть два памятника котам.
Люди ели абсолютно все, что мог переварить желудок. Например, мучной клей для обоев. Его отскребали от стен и бумаги, и, смешав с кипятком, делали “суп”. Из брусков строительного клея и специй делалось “желе”, которое также шло в пищу.
В качестве ингредиентов для желе использовалась и кожаная одежда: куртки, ремни, сапоги. Кожу обжигали на огне, чтобы удалить с нее деготь, а потом варили студень.
Поскольку на момент начала блокады на складах заводов города находилось большое количество пищевого сырья для разных целей, то съедобными стали считаться такие вещества как целлюлоза, хвоя, желатин, жмых и др.
Когда из-за бомбежки и пожара были уничтожены Бадаевские продовольственные склады, люди ходили по пепелищу, чтобы найти хоть какие-то продукты. Например, в том месте, где горел сахар, они собирали землю, которую затем просеивали и, отделив мизерное количество сахара, заливали его кипятком и пили.
Популярным продуктом в Ленинграде в первые месяцы блокады были капустные кочерыжки. Урожай убрали еще осенью 1941 года, но на полях остались капустные корни и кочерыжки, которые считались отходами. Зимой горожане ездили в пригороды, чтобы выкапывать из земли эти замерзшие остатки.
В теплое время года люди питались подножным кормом: травой, листвой и корой деревьев. Особой популярностью пользовалась конопля, так как в ней содержится много масла.
Любопытно, но в период блокады продолжал работать городской зоопарк. Часть животных из него вывезли еще до начала блокады, а часть погибла во время бомбежек, но оставшиеся животные выжили. Сотрудники зоопарка использовали всякие хитрости, чтобы накормить животных. Например, хищникам давали траву, завернутую в шкуры кроликов и других мелких животных.
Некоторые в блокаду питались весьма сытно и даже умудрились разбогатеть. О них писали сами ленинградцы в своих дневниках и письмах. Вот цитаты из книги "Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941-1942 гг."B. Базанова, не раз обличавшая в своем дневнике махинации продавцов, подчеркивала, что и ее домработницу, получавшую в день 125 г хлеба, «все время обвешивают грамм на 40, а то и на 80» – она обычно выкупала хлеб для всей семьи. Продавцам удавалось и незаметно, пользуясь слабой освещенностью магазинов и полуобморочным состоянием многих блокадников, вырывать из «карточек» при передаче хлеба большее количество талонов, чем это полагалось. Поймать в таком случае за руку их было сложно.
Воровали и в столовых для детей и подростков. В сентябре представители прокуратуры Ленинского района проверили бидоны с супом на кухне одной из школ. Выяснилось, что бидон с жидким супом был предназначен для детей, а с «обычным» супом – для преподавателей. В третьем бидоне был «суп как каша» – его владельцев найти не удалось.
Обмануть в столовых было тем легче, что инструкция, определявшая порядок и нормы выхода готовой пищи, являлась весьма сложной и запутанной. Техника воровства на кухнях в общих чертах была описана в цитировавшейся ранее докладной записке бригады по обследованию работы Главного управления ленинградских столовых и кафе: «Каша вязкой консистенции должна иметь привар 350, полужидкая – 510 %. Лишнее добавление воды, особенно при большой пропускной способности, проходит совершенно незаметно и позволяет работникам столовых, не обвешивая, оставлять себе продукты килограммами».
Признаком распада нравственных норм в «смертное время» стали нападения на обессиленных людей: у них отнимали и «карточки», и продукты. Чаще всего это происходило в булочных и магазинах, когда видели, что покупатель замешкался, перекладывая продукты с прилавка в сумку или пакеты, а «карточки» в карманы и рукавицы. Нападали грабители на людей и рядом с магазинами. Нередко голодные горожане выходили оттуда с хлебом в руке, отщипывая от него маленькие кусочки, и были поглощены только этим, не обращая внимания на возможные угрозы. Часто отнимали «довесок» к хлебу – его удавалось быстрее съесть. Жертвами нападений являлись и дети. У них легче было отнять продукты.
..."Вот мы здесь с голода мрем, как мухи, а в Москве Сталин вчера дал опять обед в честь Идена. Прямо безобразие, они там жрут <�…> а мы даже куска своего хлеба не можем получить по-человечески. Они там устраивают всякие блестящие встречи, а мы как пещерные люди <�…> живем”, - записывала в дневнике Е. Мухина. Жесткость реплики подчеркивается еще и тем, что о самом обеде и о том, насколько он выглядел “блестящим”, ей ничего не известно. Здесь, конечно, мы имеем дело не с передачей официозной информации, а с ее своеобразной переработкой, спровоцировавшей сравнение голодных и сытых. Ощущение несправедливости накапливалось исподволь. Такая резкость тона едва ли могла обнаружиться внезапно, если бы ей не предшествовали менее драматичные, но весьма частые оценки более мелких случаев ущемления прав блокадников - в дневнике Е. Мухиной это особенно заметно.
Ощущение несправедливости из-за того, что тяготы по-разному раскладываются на ленинградцев, возникало не раз – при отправке на очистку улиц, из-за ордеров на комнаты в разбомбленных домах, во время эвакуации, вследствие особых норм питания для «ответственных работников». И здесь опять затрагивалась, как и в разговорах о делении людей на «нужных» и «ненужных», все та же тема – о привилегиях власть имущих. Врач, вызванный к руководителю ИРЛИ (тот беспрестанно ел и «захворал желудком»), ругался: он голоден, а его позвали к «пере-жравшемуся директору». В дневниковой записи 9 октября 1942 г. И. Д. Зеленская комментирует новость о выселении всех живущих на электростанции и пользующихся теплом, светом и горячей водой. То ли пытались сэкономить на человеческой беде, то ли выполняли какие-то инструкции – И. Д. Зеленскую это мало интересовало. Она прежде всего подчеркивает, что это несправедливо. Одна из пострадавших – работница, занимавшая сырую, нежилую комнату, «принуждена мотаться туда с ребенком на двух трамваях… в общем часа два на дорогу в один конец». «Так поступать с ней нельзя, это недопустимая жестокость». Никакие доводы начальства не могут приниматься во внимание еще и потому, что эти «обязательные меры» его не касаются: «Все семьи [руководителей. – С. Я.] живут здесь по прежнему, недосягаемые для неприятностей, постигающих простых смертных».
З. С. Лившиц, побывав в Филармонии, не нашла там «опухших и дистрофиков». Она не ограничивается только этим наблюдением. Истощенным людям «не до жиру» – это первый ее выпад против тех «любителей музыки», которые встретились ей на концерте. Последние устроили себе хорошую жизнь на общих трудностях – это второй ее выпад. Как «устроили» жизнь? На «усушке-утруске», на обвесе, просто на воровстве. Она не сомневается, что в зале присутствует в большинстве своем лишь «торговый, кооперативный и булочный народ» и уверена, что «капиталы» они получили именно таким преступным способом... Не нужны аргументы и А. И. Винокурову. Встретив 9 марта 1942 г. женщин среди посетительниц Театра музыкальной комедии, он сразу же предположил, что это либо официантки из столовых, либо продавщицы продовольственных магазинов. Едва ли это было точно ему известно – но мы будем недалеки от истины, если сочтем, что шкалой оценки послужил здесь все тот же внешний вид «театралов».
Д. С. Лихачев, заходя в кабинет заместителя директора института по хозяйственной части, каждый раз замечал, что тот ел хлеб, макая его в подсолнечное масло: «Очевидно, оставались карточки от тех, кто улетал или уезжал по дороге смерти». Блокадники, обнаружившие, что у продавщиц в булочных и у кухарок в столовых все руки унизаны браслетами и золотыми кольцами, сообщали в письмах, что «есть люди, которые голода не ощущают».
...«Сыты только те, кто работает на хлебных местах» – в этой дневниковой записи 7 сентября 1942 г. блокадник А. Ф. Евдокимов выразил, пожалуй, общее мнение ленинградцев. В письме Г. И. Казаниной Т. А. Коноплевой рассказывалось, как располнела их знакомая («прямо теперь и не узнаешь»), поступив на работу в ресторан – и связь между этими явлениями казалась столь понятной, что ее даже не обсуждали. Может быть, и не знали о том, что из 713 работников кондитерской фабрики им. Н. К. Крупской, трудившихся здесь в начале 1942 г., никто не умер от голода, но вид других предприятий, рядом с которыми лежали штабеля трупов, говорил о многом. Зимой 1941/42 г. в Государственном институте прикладной химии (ГИПХ) умирало в день 4 человека, на заводе «Севкабель» до 5 человек. На заводе им. Молотова во время выдачи 31 декабря 1941 г. продовольственных «карточек» скончалось в очереди 8 человек. Умерло около трети служащих Петроградской конторы связи, 20–25 % рабочих Ленэнерго, 14 % рабочих завода им. Фрунзе. На Балтийском узле железных дорог скончалось 70 % лиц кондукторского состава и 60 % – путейского состава. В котельной завода им. Кирова, где устроили морг, находилось около 180 трупов, а на хлебозаводе № 4, по словам директора, «умерло за эту тяжелую зиму три человека, но… не от истощения, а от других болезней».
Б. Капранов не сомневается, что голодают не все: продавцы имеют «навар» в несколько килограммов хлеба в день. Он не говорит, откуда ему это известно. И стоит усомниться, мог ли он получить столь точные сведения, но каждая из последующих записей логична. Поскольку «навар» таков, значит, они «здорово наживаются». Разве можно с этим спорить? Далее он пишет о тысячах, которые скопили воры. Что ж, и это логично – крадя килограммы хлеба в день, в голодном городе можно было и обогатиться. Вот список тех, кто объедается: «Военные чины и милиция, работники военкоматов и другие, которые могут взять в специальных магазинах все, что надо». Разве он со всеми знаком, причем настолько, что ему без стеснения рассказывают о своем благоденствии? Но если магазин специальный, значит, там дают больше, чем в обычных магазинах, а раз так, то бесспорно, что его посетители «едят… как мы ели до войны». И вот продолжение перечня тех, кто живет хорошо: повара, заведующие столовыми, официанты. «Все мало-мальски занимающие важный пост». И ничего не надо доказывать. И так думает не только он один: «Если бы мы получали полностью, то мы бы не голодали и не были бы больными… дистрофиками», – жаловались в письме А. А. Жданову работницы одного из заводов. Неопровержимых доказательств у них, похоже, нет, но, просят они, «посмотрите на весь штат столовой… как они выглядят – их можно запрягать и пахать».
Более беллетризованный и живописный рассказ о внезапно разбогатевшей работнице пекарни оставил Л. Разумовский. Повествование строится на почти полярных примерах: безвестность ее в мирное время и «возвышение» в дни войны. «Ее расположения добиваются, перед ней заискивают, ее дружбы ищут» – заметно, как нарастает это чувство гадливости примет ее благоденствия. Из темной комнаты она переехала в светлую квартиру, скупала мебель и даже приобрела пианино. Автор нарочито подчеркивает этот внезапно обнаружившийся у пекаря интерес к музыке. Он не считает излишним скрупулезно подсчитать сколько ей это стоило: 2 кг гречи, буханка хлеба, 100 руб. Другая история – но тот же сценарий: «Это была до войны истощенная, вечно нуждавшаяся женщина…Теперь Лена расцвела. Это помолодевшая, краснощекая нарядно и чисто одетая женщина!…У Лены много знакомых и даже ухаживателей… Она переехала с чердачного помещения во дворе на второй этаж с окнами на линию… Да, Лена работает на базе!»
Читая протокол обсуждения в Смольном фильма «Оборона Ленинграда», трудно избавиться от впечатления, что его зрители было больше озабочены «пристойностью» показанной здесь панорамы блокады, чем воссозданием ее подлинной истории. Главный упрек: фильм не дает заряд бодрости и энтузиазма, не призывает к трудовым свершениям... «В картине переборщен упадок», – отметил А. А. Жданов. И читая отчет о произнесенной здесь же речи П. С. Попкова, понимаешь, что, пожалуй, именно это и являлось здесь главным. П. С. Попков чувствует себя отменным редактором. В фильме показана вереница покойников. Не нужно этого: «Впечатление удручающее. Часть эпизодов о гробах надо будет изъять». Он увидел вмерзшую в снег машину. Зачем ее показывать? «Это можно отнести к нашим непорядкам». Он возмущен тем, что не освещена работа фабрик и заводов – о том, что большинство их бездействовало в первую блокадную зиму, предпочел умолчать. В фильме снят падающий от истощения блокадник. Это тоже необходимо исключить: «Неизвестно, почему он шатается, может быть пьяный».
Тот же П. С. Попков на просьбу скалолазов, закрывавших чехлами высокие шпили, дать им «литерные карточки», ответил: «Ну, вы же работаете на свежем воздухе». Вот точный показатель уровня этики. «Что вам райсовет, дойная корова», – прикрикнул председатель райисполкома на одну из женщин, просившую мебель для детского дома. Мебели хватало в законсервированных «очагах» – значительную часть детей эвакуировали из Ленинграда. Это не являлось основанием для отказа в помощи. Причиной могли стать и усталость, и страх ответственности, и эгоизм. И не важно, чем они маскировались: видя, как не делали того, что могли сделать, сразу можно определить степень милосердия.
...«В райкоме работники тоже стали ощущать тяжелое положение, хотя были в несколько более привилегированном положении… Из состава аппарата райкома, Пленума райкома и из секретарей первичных организаций никто не умер. Нам удалось отстоять людей», – вспоминал первый секретарь Ленинского райкома ВКП(б) А. М. Григорьев.
Примечательна история Н. А. Рибковского. Освобожденный от «ответственной» работы осенью 1941 г., он вместе с другими горожанами испытал все ужасы «смертного времени». Ему удалось спастись: в декабре 1941 г. он был назначен инструктором отдела кадров Ленинградского горкома ВКП(б). В марте 1942 г. его направляют в стационар горкома в поселке Мельничный Ручей. Как всякий блокадник, переживший голод, он не может в своих дневниковых записях остановиться, пока не приведет весь перечень продуктов, которыми его кормили: «Питание здесь словно в мирное время в хорошем доме отдыха: разнообразное, вкусное, высококачественное… Каждый день мясное – баранина, ветчина, кура, гусь… колбаса, рыбное – лещ, салака, корюшка, и жареная и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки и столько же черного хлеба на день, тридцать грамм сливочного масла и ко всему этому по пятьдесят грамм виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину… Я и еще двое товарищей получаем дополнительный завтрак, между завтраком и обедом: пару бутербродов или булочку и стакан сладкого чая».
Среди скупых рассказов о питании в Смольном, где слухи перемешались с реальными событиями, есть и такие, к которым можно отнестись с определенным доверием. О. Гречиной весной 1942 г. брат принес две литровые банки («в одной была капуста, когда-то кислая, но теперь совершенно сгнившая, а в другой – такие же тухлые красные помидоры»), пояснив, что чистили подвалы Смольного, вынося оттуда бочки со сгнившими овощами. Одной из уборщиц посчастливилось взглянуть и на банкетный зал в самом Смольном – ее пригласили туда «на обслуживание». Завидовали ей, но вернулась оттуда она в слезах – никто ее не покормил, «а ведь чего только не было на столах».
И. Меттер рассказывал, как актрисе театра Балтийского флота член Военного совета Ленинградского фронта А. А. Кузнецов в знак своего благоволения передал «специально выпеченный на кондитерской фабрике им. Самойловой шоколадный торт»; его ели пятнадцать человек и, в частности, сам И. Меттер. Никакого постыдного умысла тут не было, просто А. А. Кузнецов был уверен, что в городе, заваленном трупами погибших от истощения, он тоже имеет право делать щедрые подарки за чужой счет тем, кто ему понравился. Эти люди вели себя так, словно продолжалась мирная жизнь, и можно было, не стесняясь, отдыхать в театре, отправлять торты артистам и заставлять библиотекарей искать книги для их «минут отдыха».
Первым тяжёлым испытанием, которое выпало на долю мужественных ленинградцев, были регулярные артобстрелы (первые из них датируются 4-м сентября 1941 года) и удары с воздуха (хотя впервые вражеские самолёты пытались проникнуть в городскую черту ещё в ночь 23 июня, но прорваться туда им удалось лишь 6 сентября). Однако германская авиация сбрасывала снаряды не хаотично, а по чётко выверенной схеме: в их задачу входило уничтожение как можно большего количества мирных граждан, а также стратегически важных объектов.
Во второй половине дня 8 сентября в небе над городом появились 30 неприятельских бомбардировщиков. Посыпались фугасные и зажигательные бомбы. Пожар охватил всю юго-восточную часть Ленинграда. Огонь стал пожирать деревянные хранилища Бадаевских продовольственных складов. Горели мука, сахар и другие виды продовольствия. Потребовалось почти 5 часов, чтобы усмирить пожарище. «Голод навис над многомиллионным населением ─ нет Бадаевских продовольственных складов». «На Бадаевских складах 8 сентября пожар уничтожил три тысячи тонн муки и две с половиной тонн сахара. Это то, что потребляется населением всего за три дня. Основная же часть запасов была рассредоточена по другим базам..., в семь раз больше, чем сгорело на Бадаевских». Но отброшенные взрывом продукты не были доступны населению, т.к. вокруг складов установили оцепление.
Всего за время блокады на город было сброшено свыше 100 тыс. зажигательных и 5 тыс. фугасных авиабомб, около 150 тыс. снарядов. Только за осенние месяцы 1941 года воздушная тревога объявлялась 251 раз. Средняя продолжительность артобстрела в ноябре 1941 года составила 9 часов.
Не теряя надежды взять Ленинград штурмом, 9 сентября немцы двинулись в новое наступление. Главный удар наносился из района западнее Красногвардейска. Но командование Ленинградского фронта перебросило в наиболее угрожающие участки часть войск с Карельского перешейка, пополнило резервные части отрядами народного ополчения. Данные меры позволили фронту на южном и юго-западном подступах к городу стабилизироваться.
Было ясно, что план фашистов по захвату Ленинграда потерпел фиаско. Не добившись ранее поставленных целей, верхушка вермахта пришла к выводу, что только длительная осада города и непрекращающиеся авианалёты могут привести к его овладению. В одном из документов оперативного отдела генерального штаба Третьего Рейха «О блокаде Ленинграда» от 21 сентября 1941 года говорилось:
«б) Сначала мы блокируем Ленинград (герметически) и разрушаем город, если возможно, артиллерией и авиацией.
в) Когда террор и голод сделают в городе своё дело, откроем отдельные ворота и выпустим безоружных людей.
г) Остатки «гарнизона крепости» (так противник именовал гражданское население Ленинграда ─ прим. авт.) останутся там на зиму. Весной мы проникнем в город... вывезем всё, что осталось живое, в глубь России или возьмём в плен, сровняем Ленинград с землёй и передадим район севернее Невы Финляндии».
Таковы были планы супостата. Но советское командование не могло мириться с такими обстоятельствами. 10-м сентября 1941 года датируется первая попытка деблокады Ленинграда. Началась Синявинская операция войск 54-й отдельной армии и Ленинградского фронта с целью восстановления сухопутной связи города со страной. Советские войска испытывали недостаток сил и не смогли выполнить оставленную задачу. 26 сентября операция закончилась.
Тем временем ситуация в самом городе становилась всё тяжелее и тяжелее. В осаждённом Ленинграде оставалось 2, 544 млн. человек, в их числе ─ около 400 тыс. детей. Не смотря на то, что с середины сентября начал действовать «воздушный мост», а на несколько дней раньше к Ленинградскому берегу стали причаливать небольшие озёрные суда с мукой, запасы провианта сокращались с катастрофической скоростью.
18 июля 1941 года Совет Народных Комиссаров СССР принял постановление ввести в Москве, Ленинграде и их пригородах, а также в отдельных населённых пунктах Московской и Ленинградской областей карточки на важнейшие продовольственные продукты (хлеб, мясо, жиры, сахар и т.п.) и на промтовары первой необходимости (к концу лета по карточкам такие товары выдавались уже по всей стране). Они устанавливали следующие нормы на хлеб:
Рабочим и инженерно-техническим работникам угольной, нефтяной, металлургической отраслей промышленности полагалось от 800 до 1200 гр. хлеба в день.
Остальной массе рабочих и инженерно-технических работников (например, отраслей лёгкой промышленности) выдавалось по 500 гр. хлеба.
Служащие различных отраслей народного хозяйства получали по 400-450 гр. хлеба в день.
Иждивенцам и детям же приходилось довольствоваться 300-400 гр. хлеба в сутки.
Однако к 12 сентября в отрезанном от Большой земли Ленинграде оставалось: хлебного зерна и муки ─ на 35суток, крупы и макарон ─ на 30, мяса и мясопродуктов ─ на 33, жиров ─ на 45, сахара и кондитерских изделий ─ на 60 суток.1В этот день в Ленинграде произошло первое сокращение установленных по всему Союзу дневных норм хлеба: 500 гр. для рабочих, 300 гр. для служащих и детей, 250 гр. для иждивенцев.
Но враг не успокаивался. Вот какая запись от 18 сентября 1941 года значилась в дневнике начальника генштаба сухопутных войск фашистской Германии генерал-полковника Ф. Гальдера: «Кольцо вокруг Ленинграда пока не замкнуто так плотно, как хотелось бы... У противника сосредоточены крупные людские и материальные силы и средства. Положение здесь будет напряжённым, пока в качестве союзника не даст себя почувствовать голод». Герр Гальдер, к великому сожалению для жителей Ленинграда, думал абсолютно верно: голод действительно ощущался всё больше и больше с каждым днём.
С 1 октября горожане стали получать по 400 гр. (рабочие) и по 300 гр. (все остальные). Съестное, доставлявшееся по водному пути через Ладогу (за всю осеннюю навигацию ─ с 12 сентября до 15 ноября ─ было завезено 60 тонн провианта и эвакуировано 39 тыс. человек), не покрывало и трети потребностей городского населения.
Ещё одной существенной проблемой стала острая нехватка энергоносителей. В довоенное время ленинградские заводы и фабрики работали на привозном топливе, но осада нарушила все поставки, а имеющиеся припасы таяли на глазах. Над городом нависла угроза топливного голода. Для того чтобы создававшийся энергетический кризис не стал катастрофой, 8 октября Ленинградский исполком депутатов трудящихся принял решение о заготовке дров в районах севернее Ленинграда. Туда были отправлены отряды лесозаготовителей, которые состояли в основном из женщин. В середине октября отряды начали свою работу, но с самого начала стало ясно, что план лесозаготовок выполнен не будет. Свою немалую лепту в разрешение топливного вопроса внесла и ленинградская молодёжь (на лесозаготовках принимало участие около 2 тыс. комсомольцев, преимущественно девушек). Но и их трудов было мало для полного или почти полного обеспечения предприятий энергией. С наступлением холодов заводы останавливались один за другим.
Облегчить жизнь Ленинграда могло только снятие осады, для чего 20 октября стартовала Синявинская операция войск 54-й и 55-й армий и Невской оперативной группы Ленинградского фронта. Она совпала с наступлением немецко-фашистских войск на Тихвин, потому 28 октября деблокаду пришлось отложить по причине обострившейся обстановки на тихвинском направлении.
У немецкого командования интерес к Тихвину возник после неудач с захватом Ленинграда с юга. Именно это местечко было прорехой в кольце окружения вокруг Ленинграда. И в результате тяжёлых боёв 8 ноября фашисты сумели-таки занять этот городок. А это значило одно: Ленинград лишился последней железной дороги, по которой по Ладожскому озеру шли грузы в город. Но река Свирь осталась недосягаемой для неприятеля. Более того: в результате Тихвинской наступательной операции в середине ноября немцы были отброшены за реку Волхов. Освобождение Тихвина осуществилось только спустя месяц после его захвата ─ 9 декабря.
8 ноября 1941 года Гитлер самонадеянно изрекал: «Ленинград сам поднимет руки: он неминуемо падёт, раньше или позже. Никто оттуда не освободиться, никто не прорвётся через наши линии. Ленинграду суждено умереть голодной смертью». Кому-то тогда могло показаться, что так оно и будет. 13 ноября зафиксировано очередное снижение норм выдачи хлеба: рабочим и инженерно-техническим работникам выдали по 300 гр., остальному населению ─ по 150 гр. Но когда навигация по Ладоге уже почти прекратилась, и в город фактически не доставлялся провиант, даже этот скудный паёк пришлось урезать. Самые низкие нормы отпуска хлеба за весь период блокады были установлены на следующих отметках: рабочим выдавалось по 250 гр., служащим, детям и иждивенцам ─ по 125 гр.; войскам первой линии и боевых кораблей ─ по 300 гр. хлеба и 100 гр. сухарей, остальным воинским частям ─ по 150 гр. хлеба и 75 гр. сухарей. При этом стоит помнить, что все подобные изделия выпекались не из первосортной или даже второсортной пшеничной муки. Блокадный хлеб того времени имел следующий состав:
мука ржаная ─ 40 %,
целлюлоза ─ 25%,
шроты ─ 20 %,
мука ячневая ─ 5%,
солод ─ 10 %,
жмых (при наличии заменял целлюлозу),
отруби (при наличии заменяли шроты).
В блокадном городе хлеб был, безусловно, высшей ценностью. За буханку хлеба, кулёк крупы или банку тушёнки люди были готовы отдавать даже семейные драгоценности. У разных людей были разные способы разделения ломтика хлеба, который выдавался каждое утро: кто-то разрезал на тонкие пластинки, кто-то ─ на крохотные кубики, но все сходились в одном: самое вкусное и сытное ─ это корка. Но о какой сытности может идти речь, когда каждый из ленинградцев худел на глазах?
В таких условиях приходилось вспоминать древние инстинкты охотников и добытчиков пропитания. Тысячи изголодавшихся людей потянулись в предместья города, на поля. Порой под градом вражеских снарядов измождённые женщины и дети разгребали снег руками, копали закостенелую от мороза землю, чтобы найти хоть несколько оставшихся в почве картофелин, корневища или листья капусты. Уполномоченный Государственного Комитета Обороны по продовольственному снабжению Ленинграда Дмитрий Васильевич Павлов в своём сочинении «Ленинград в блокаде» писал: «Чтобы заполнить пустые желудки, заглушить ни с чем не сравнимые страдания от голода, жители прибегали к различным способам изыскания пищи: ловили грачей, яростно охотились за уцелевшей кошкой или собакой, из домашних аптечек выбирали всё, что можно применить в пищу: касторку, вазелин, глицерин;, из столярного клея варили суп, студень». Да, горожане отлавливали всё, что бегало, летало или ползало. Птицы, кошки, собаки, крысы ─ во всей этой живности люди видели, прежде всего, еду, поэтому во время блокады их популяция в пределах Ленинграда и близлежащих окрестностей была почти полностью уничтожена. Бывали и случаи каннибализма, когда крали и съедали младенцев, отрезали наиболее мясистые (главным образом, ягодицы и бёдра) части тела у покойников. Но рост смертности всё равно был ужасающ: к концу ноября от истощения умерло около 11 тыс. человек. Люди падали прямо на улицах, идя на работу или возвращаясь с неё. На улицах можно было наблюдать огромное количество трупов.
К тотальному голоду прибавлялись и страшные холода, наступившие в конце ноября. Столбик термометра нередко опускался до отметки в −40˚ по Цельсию и почти не поднимался выше −30˚. Водопровод замёрз, вышли из строя канализационная и отопительная системы. Уже полностью отсутствовало топливо, остановились все электростанции, замер городской транспорт. Нетопленные комнаты в квартирах, равно как и холодные помещения в учреждениях (стёкла окон зданий выбивались из-за бомбёжек), изнутри покрывались изморозью.
Ленинградцы начали устанавливать в своих квартирах железные печки-времянки, выводя трубы из окон. В них сжигалось всё, что вообще могло гореть: стулья, столы, платяные и книжные шкафы, диваны, паркетные полы, книги и прочее. Понятно, что таких «энергоресурсов» не хватало на продолжительный период. По вечерам изголодавшиеся люди сидели в темноте и холоде. Окна латали при помощи фанеры или картона, поэтому студёный ночной воздух почти беспрепятственно проникал в дома. Чтобы согреться, люди надевали на себя всё, что имели, но и это не спасало: целые семьи погибали в собственных квартирах.
Всему миру известна маленькая записная книжка, ставшая дневником, который вела 11-летняя Таня Савичева. Маленькая школьница, которую покидали силы, не ленясь, записывала: «Женя умерла 28 дек. в 12.30 час. утра 1941 года. Бабушка умерла 25 янв. в 3 час. дня 1942 г. Леня умер 17 марта в 5 час. утра 1942 г. Дядя Вася умер 13 апреля в 2 ч. ночи 1942 г. Дядя Лёша ─ 10 мая в 4 час. дня 1942 г. Мама ─ 13 мая в 7 час. 30 мин. утра 1942 г. Савичевы умерли все. Осталась одна Таня».
К началу зимы Ленинград стал «городом льда», как писал американский журналист Гаррисон Солсбери. Улицы и площади занесло снегом, поэтому нижние этажи домов еле видны. «Смолк перезвон трамваев. Застыли вмёрзшие в лёд коробки троллейбусов. Прохожих на улицах мало. А те, кого увидишь, идут медленно, часто останавливаются, набираясь сил. И стрелки на уличных часах закоченели на разных поясах времени».
Ленинградцы уже настолько обессилили, что у них не было ни физических возможностей, ни желания спускаться в бомбоубежище. Тем временем воздушные атаки фашистов становились всё интенсивнее и интенсивнее. Некоторые из них продолжались по нескольку часов, нанося огромный урон городу и истребляя его жителей.
С особым ожесточением германские пилоты целились в заводы и фабрики Ленинграда, такие, как Кировский, Ижорский, «Электросила», «Большевик». К тому же на производстве не хватало сырья, инструментов, материалов. В цехах было нестерпимо холодно, и от прикосновений к металлу сводило руки. Многие труженики производства выполняли работу сидя, так как простоять 10-12 часов было невозможно. Вследствие остановки практически всех электростанций некоторые станки приходилось приводить в движение вручную, из-за чего трудовой день увеличился. Нередко кое-кто из рабочих оставался ночевать в цеху, экономя время на выполнение срочных фронтовых заказов. В результате такой самоотверженной трудовой деятельности за второе полугодие 1941 года действующая армия получила из Ленинграда 3 млн. снарядов и мин, более 3 тыс. полковых и противотанковых орудий, 713 танков, 480 бронемашин, 58 бронепоездов и бронеплощадок. Помогали трудящиеся Ленинграда и другим участкам советско-германского фронта. Осенью 1941 года, во время ожесточённых боёв за Москву, город на Неве отправил войскам Западного фронта свыше тысячи артиллерийских орудий и миномётов, а также значительное количество других видов вооружения. Командующий Западным фронтом генерал Г. К. Жуков 28 ноября прислал А. А. Жданову телеграмму со словами: «Спасибо ленинградцам за помощь москвичам в борьбе с кровожадными гитлеровцами».
Но для совершения трудовых подвигов необходима подпитка, вернее, питание. В декабре Военный совет Ленинградского фронта, городской и областной комитеты партии принимали экстренные меры по спасению населения. По заданию горкома несколько сотен человек тщательно обследовали все места, где до войны хранились продукты питания. На пивоваренных заводах вскрывали полы и собирали оставшийся солод (всего удалось скопить 110 тонн солода). На мельницах со стен и потолков соскребали мучную пыль, вытряхивали каждый мешок, где когда-то лежала мука или сахар. Остатки съестного находили на складах, в овощехранилищах и железнодорожных вагонах. Всего таких остатков было собрано около 18 тыс. тонн, что, безусловно, было немалым подспорьем в те тяжёлые дни.
Из хвои было налажено производство витамина С, который действенно защищает от цинги. А учёные Лесотехнической академии под руководством профессора В. И. Шаркова в короткий срок разработали технологию промышленного получения белковых дрожжей из целлюлозы. 1-я кондитерская фабрика начала ежедневный выпуск до 20 тыс. блюд из таких дрожжей.
27 декабря ленинградский горком принял постановление об организации стационаров. Городской и районные стационары действовали во всех крупных предприятиях и предполагали постельный режим для наиболее ослабевших трудящихся. Относительно рациональное питание и тёплое помещение помогало выживать десяткам тысяч людей.
Примерно в то же время в Ленинграде стали возникать так называемые бытовые отряды, в составе которых были молодые комсомольцы, в большинстве своём девушки. Пионерами такой чрезвычайно важной деятельности была молодежь Приморского района, чьему примеру последовали другие. В памятке, которую выдавали членам отрядов, можно было прочитать: «Тебе... поручается забота о повседневных бытовых нуждах тех, кто наиболее тяжело переносит лишения, связанные с вражеской блокадой. Забота о детях, женщинах и стариках ─ твой гражданский долг...». Сами мучаясь от голода, бойцы бытового фронта приносили немощным ленинградцам воду с Невы, дрова или еду, растапливали печи, убирали квартиры, стирали бельё и т.д. Немало жизней было спасено в результате их благородного труда.
При упоминании о тех неимоверных трудностях, с которыми столкнулись жители города на Неве, невозможно не сказать о том, что люди отдавали себя не только у станков в цехах. В бомбоубежищах зачитывались научные работы, защищались диссертации. Ни на один день не закрывалась Государственная публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. «Теперь я знаю: только работа сохранила мне жизнь,» ─ произнёс как-то профессор, который был знакомым Татьяны Тэсс, автора очерка о блокадном Ленинграде под названием «Дорогой мой город». Он рассказывал, «как почти каждый вечер он отправлялся из дома в научную библиотеку за книгами».
С каждым днём шаги этого профессора становились медленнее и медленнее. Он постоянно боролся со слабостью и жуткими погодными условиями, в пути его нередко застигали врасплох воздушные тревоги. Бывали даже такие моменты, когда он подумывал, что не дойдёт до дверей библиотеки, но каждый раз взбирался по знакомым ступеням и входил в свой мир. Он видел библиотекарш, которых он знал «добрый десяток лет». Он знал также, что и они из последних сил терпят все блокадные трудности, что и им непросто добираться до своей библиотеки. Но они, собравшись с духом, день за днём вставали и шли на любимую работу, которая так же, как и тому профессору, сохраняла им жизнь.
Считается, что в блокадном городе в первую зиму не работала ни одна школа, но это не так: одна из ленинградских школ проработала весь учебный 1941-42 год. Её директором была Серафима Ивановна Куликевич, до войны отдавшая этой школе тридцать лет.
Каждый учебный день учителя неизменно приходили на работу. В учительской стоял самовар с кипячёной водой и диван, на котором можно было перевести дух после тяжёлой дороги, ведь в отсутствии общественного транспорта голодным людям приходилось преодолевать нешуточные расстояния (один из педагогов от дома до школы проходил тридцать две (!) трамвайные остановки). Не было сил даже для того, чтобы нести портфель в руках: он висел на верёвочке, привязанной к шее. Когда звенел звонок, учителя шли в классы, где сидели такие же обессилевшие и истощённые дети, в домах которых неизменно случались непоправимые беды ─ смерть отца или матери. «Но дети вставали утром и шли в школу. Их держал на свете не тот скудный хлебный паёк, который они получали. Им сохраняла жизнь сила души».
В той школе учились только четыре старших класса, в одном из который осталась всего одна девочка ─ девятиклассница Вета Бандорина. Но учителя всё равно приходили к ней и готовили к мирной жизни.
Однако никак нельзя представить себе историю ленинградской блокадной эпопеи без знаменитейшей «Дороги жизни» ─ автомобильной магистрали, проложенной по льду Ладожского озера.
Ещё в октябре начали проводить работы по изучению озера. В ноябре же исследования Ладоги развернулось в полную силу. Разведывательные самолёты делали аэрофотоснимки местности, активно разрабатывался план строительства дороги. Как только вода разменяла свое жидкое агрегатное состояние на твёрдое, этот район почти ежедневно обследовался специальными разведывательными группами совместно с ладожскими рыбаками. Они осматривали южную часть Шлиссельбургской губы, изучая ледовый режим озера, толщину льда у берегов, характер и места спусков на озеро и многое другое.
Ранним утром 17 ноября 1941 года с невысокого берега Ладоги у деревни Коккорево на ещё неокрепший лёд спустился небольшой отряд бойцов, который возглавил воентехник 2-го ранга Л. Н. Соколов, командир роты 88-го отдельного мостостроительного батальона. Перед первопроходцами ставилась задача разведать и проложить маршрут ледовой трассы. Вместе с отрядом по Ладоге шли два проводника из местных старожилов. Отважный отряд, обвязавшись верёвками, успешно миновал острова Зеленцы, достиг села Кобона, и тем же путём вернулся обратно.
19 ноября 1941 года Военный совет Ленинградского фронта подписал приказ об организации перевозок по Ладожскому озеру, о прокладке ледовой дороги, её охране и обороне. Пять дней спустя утвердили план всей трассы. От Ленинграда она проходила к Осиновцу и Коккорево, затем спускалась ко льду озера и пролегала по нему в районе Шлиссельбургской губы до села Кобона (с ответвлением на Лаврово) на восточном берегу Ладоги. Далее через болотисто-лесистые места можно было достигнуть двух станций Северной железной дороги ─ Заборье и Подборовье.
Вначале военно-автомобильная дорога по льду озера (ВАД–101) и военно-автомобильная дорога от станции Заборье до села Кобона (ВАД–102) существовали как бы по отдельности, но позже были объединены в одну. Её начальником был уполномоченный Военного совета Ленинградского фронта генерал-майор А. М. Шилов, а военным комиссаром ─ заместитель начальника политуправления фронта бригадный комиссар И. В. Шишкин.
Лёд на Ладоге ещё непрочен, а первый санный обоз уже в пути. 20 ноября в город были завезены первые 63 тонны муки.
Голодный город не ждал, потому приходилось идти на всевозможные ухищрения, чтобы доставить наибольшую массу продовольствия. Например, там, где ледовое покрытие было угрожающе тонким, его наращивали при помощи досок и хворостяных матов. Но и такой лёд иногда мог «подвести». На многих участках трассы он был способен выдержать лишь наполовину нагруженный автомобиль. А перегонять машины с небольшим грузом было невыгодно. Но и здесь выход был найден, притом весьма своеобразный: половина груза укладывалась на сани, которые прицеплялся к машинам.
Все усилия были ненапрасны: 23 ноября первая колонна автомашин доставила в Ленинград 70 тонн муки. С этого дня началась полная героизма и отваги работа шофёров, дорожников-эксплуатационников, регулировщиков, врачей ─ работа на всемирно известной «Дороге жизни», работа, о которой лучше всего мог сказать только непосредственный участник тех событий. Таковым был старший лейтенант Леонид Резников, напечатавший во «Фронтовом дорожнике» (газета о ладожской военной автотрассе, начавшая издаваться с января 1942 года, редактор ─ журналист Б. Борисов) стихи о том, что выпадало на долю водителя полуторки в то суровое время:
«Мы спать забывали, мы есть забывали ─
И с грузами мчались по льду.
И в варежке стыла рука на штурвале,
Смыкались глаза на ходу.
Преградой пред нами снаряды свистели,
Но путь был ─ в родной Ленинград.
Вставали навстречу пурга и метели,
Но воля не знала преград!»
Действительно, снаряды были серьёзным препятствием на пути смелых шофёров. Уже упоминавшийся выше генерал-полковник вермахта Ф. Гальдер в декабре 1941 года писал в своём военном дневнике: «Передвижение транспорта противника по льду Ладожского озера не прекращается... Наша авиация начала налёты...» Этой «нашей авиации» противостояли советские 37- и 85-миллиметровые зенитные орудия, множество зенитных пулемётов. С 20 ноября 1941 года по 1 апреля 1942 года советские истребители для патрулирования пространства над озером вылетали около 6,5 тыс. раз, провели 143 воздушных боя и сбили 20 самолетов с чёрно-белым крестом на корпусе.
Первый месяц работы ледовой магистрали не принёс ожидаемых результатов: из-за сложных погодных условий, не лучшего состояния техники и воздушных налётов немцев план по перевозкам не был выполнен. До конца 1941 года в Ленинград было доставлено 16,5 тонн грузов, а фронт и город требовали по 2 тыс. тонн ежедневно.
В своём новогоднем выступлении Гитлер произнёс: «Ленинград мы не штурмуем сейчас сознательно. Ленинград выжрет самого себя!»3 Однако фюрер просчитался. Город на Неве не только подавал признаки жизни ─ он пытался жить так, как это было бы возможно в мирное время. Вот какое сообщение было опубликовано в газете «Ленинградская правда» в конце 1941 года:
«ЛЕНИНГРАДЦАМ К НОВОМУ ГОДУ.
Сегодня населению города дополнительно к ежемесячным продовольственным нормам будет выдано: по пол-литра вина ─ рабочим и служащим и по четверти литра ─ иждивенцам.
Исполком Ленсовета принял решение провести с 1 по 10 января 1942 года в школах и детских садах новогодние ёлки. Все дети будут угощаться праздничным обедом из двух блюд без вырезки талонов из продовольственных карточек».
Такие билеты, что вы можете здесь видеть, давали право окунуться в сказку тем, кому пришлось раньше времени стать взрослее, чьё счастливое детство стало невозможным из-за войны, чьи лучшие годы были омрачены голодом, холодом и бомбёжками, смертью друзей или родителей. И, тем не менее, власти города хотели, чтобы дети почувствовали, что даже в таком аду есть поводы для радости, и наступление нового 1942 года ─ один из них.
Но до наступавшего 1942 года дожили далеко не все: только в декабре 1941-го от голода и холода скончалось 52 880 человек. Общее же количество жертв блокады ─ 641 803 человека.
Вероятно, чем-то похожим на новогодний подарок было и прибавление (впервые за всё время блокады!) к тому убогому пайку, который полагался. Утром 25 декабря каждый рабочий получил по 350 граммов, а «сто двадцать пять блокадных грамм ─ с огнём и кровью пополам», как писала Ольга Фёдоровна Берггольц (которая, кстати, наряду с простыми ленинградцами переносила все тяготы вражеской осады), превратились в 200 (для остального населения). Без сомнения, этому поспособствовала и «Дорога жизни», которая с нового года стала действовать активнее прежнего. Ужё 16 января 1942 года вместо намеченных 2 тыс. тонн было доставлено 2, 506 тыс. тонн грузов. С этого дня план стал перевыполняться регулярно.
24 января 1942 года ─ и новая надбавка. Теперь по рабочей карточке выдавали по 400 гр., по карточке служащего ─ 300 гр., по карточке ребёнка или иждивенца ─ 250 гр. хлеба. А спустя ещё некоторое время ─ 11февраля ─ рабочим стали выдавать по 400 гр. хлеба, всем остальным же ─ по 300 гр. Примечательно, что целлюлозу больше не использовали в качестве одного из ингредиентов при выпечке хлеба.
С Ладожской трассой связана и ещё одна спасительная миссия ─ эвакуация, начавшаяся ещё в конце ноября 1941 года, но получившая массовый характер лишь в январе 1942-го, когда лёд стал в достаточной степени прочным. Эвакуации подлежали в первую очередь дети, больные, раненые, инвалиды, женщины с малолетними детьми, а также научные работники, студенты, рабочие эвакуируемых заводов вместе с семьями и некоторые другие категории граждан.
Но советские вооружённые силы тоже не дремали. С 7 января по 30 апреля проводилась Любанская наступательная операция войск Волховского фронта и части сил Ленинградского фронта, направленная на прорыв блокады. Поначалу движение советских войск на любанском направлении имело некоторый успех, но бои велись в лесистой и болотистой местности, для эффективности наступления были нужны немалые материальные и технические средства, а также продовольствие. Недостаток во всём вышеперечисленном вкупе с активным сопротивлением немецко-фашистских войск привело к тому, что в конце апреля Волховскому и Ленинградскому фронтам пришлось перейти к оборонительным действиям, и операция была завершена, так как задача не была выполнена.
Уже в начале апреля 1942 года из-за серьёзного потепления ладожский лёд стал подтаивать, кое-где появлялись «лужи» глубиной до 30-40 см, но закрытие озёрной автотрассы произошло только 24 апреля.
С 24 ноября 1941 года по 21 апреля 1942 года в Ленинград было привезено 361 309 тонн грузов, эвакуировано 560,304 тыс. человек. Ладожская автомагистраль позволила создать небольшой неприкосновенный запас продовольственных продуктов ─ около 67 тыс. тонн.
Тем не менее, Ладога не переставала служить людям. За летне-осеннюю навигацию в город было доставлено около 1100 тыс. тонн различных грузов, а также эвакуировано 850 тыс. человек. За всё время блокады из города было вывезено не менее полутора миллиона человек.
А что же город? «Хотя рвались ещё снаряды на улицах и гудели в небе фашистские самолёты, город наперекор врагу оживал вместе с весной». До Ленинграда дотянулись солнечные лучи и унесли морозы, так долго терзавшие всех. Голод тоже начал понемногу отступать: увеличился хлебный паёк, началась выдача жиров, крупы, сахара, мяса, но в очень ограниченном количестве. Последствия зимы были неутешительными: множество людей продолжало умирать от дистрофии. Поэтому борьба за спасение населения от этой болезни стала стратегически важной. С весны 1942 года самое широкое распространение получили пункты питания, к которым на две-три недели прикреплялись дистрофики первой и второй степеней (при третьей степени человека госпитализировали). В них больной получал блюда, в полтора-два раза калорийнее, чем полагалось по стандартному пайку. Эти столовые помогли восстановиться около 260 тыс. человек (в основном, рабочим промпредприятий).
Также действовали столовые общего типа, где питались (согласно статистике за апрель 1942 года) не менее миллиона человек, то есть большая часть города. Там сдавали свои продовольственные карточки и взамен получали трёхразовое питание и соевое молоко и кефир в придачу, а начиная с лета ─ овощи и картофель.
С наступлением весны многие отправились за город и стали вскапывать землю под огороды. Партийная организация Ленинграда поддержала этот почин и призвала каждую семью иметь свой огород. В горкоме даже был создан отдел сельского хозяйства, а в радиоэфире постоянно звучали советы по выращиванию того или иного овоща. В специально приспособленных городских теплицах выращивалась рассада. Некоторые из заводов наладили выпуск лопат, леек, граблей и прочих огородных инструментов. Индивидуальными участками были усыпаны Марсово поле, Летний сад, Исаакиевская площадь, парки, скверы и т.д. Любая клумба, любой клочок земли, хоть немного пригодный для такого фермерства, вспахивался и засеивался. Свыше 9 тыс. га земли были заняты картофелем, морковью, свёклой, редисом, луком, капустой и т.п. Практиковался и сбор съедобных дикорастущих растений. Затея с огородами была ещё одной неплохой возможностью улучшить снабжение пропитанием войска и населения города.
Ко всему прочему, Ленинград сильно загрязнился за осеннее-зимний период. Не только в моргах, но даже просто на улицах лежали незахороненные трупы, которые с приходом тёплых дней начали бы разлагаться и стали бы причиной масштабной эпидемии, чего городские власти никак не могли допустить.
25 марта 1942 года исполком Ленгорсовета в соответствии с постановлением ГКО об очистке Ленинграда принял решение о мобилизации всего трудоспособного населения на работы по уборке дворов, площадей и набережных ото льда, снега и всевозможных нечистот. С трудом поднимая рабочие инструменты, истощённые жители боролись на своей фронтовой линии ─ линии между чистотой и загрязнённостью. К средине весны были приведены в порядок не менее 12 тыс. дворов, более 3 млн. кв. км улиц и набережных теперь сверкали чистотой, вывезли около миллиона тонн мусора.
15 апреля был по-настоящему знаменателен для каждого ленинградца. Почти пять тяжелейших осенних и зимних месяцев все, кто работал, преодолевали расстояние от дома до места службы пешком. Когда в желудке ─ пустота, ноги немеют на морозе и не слушаются, а над головой свистят снаряды, то даже какие-то 3-4 километра кажутся каторгой. И вот, наконец, наступил тот день, когда каждый мог войти в трамвай и добраться хоть до противоположного конца города без всяких усилий. К концу апреля трамваи ходили уже по пяти маршрутам.
Чуть позже восстановили и такую жизненно необходимую коммунальную услугу, как водоснабжение. Зимой 1941-42 гг. только примерно в 80-85-ти домах работал водопровод. Те же, кто был не из числа счастливчиков, населявших такие дома, вынужден был всю холодную зиму брать воду из Невы. К маю 1942-го краны ванных комнат и кухонь вновь зашумели от проточной Н2О. Водоснабжение снова перестало считаться роскошью, хотя радости многих ленинградцев не было предела: «Это трудно объяснить, что испытывал блокадник, стоя у открытого крана, любуясь струёй воды... Солидные люди, словно ребятишки, брызгались и плескались над раковинами». Восстановили и канализационную сеть. Открылись бани, парикмахерские, ремонтно-бытовые мастерские.
Как и на Новый год, на Первомай 1942 года ленинградцам выдали следующие дополнительные продукты: детям ─ по две таблетки какао с молоком и по 150 гр. клюквы, взрослым ─ по 50 гр. табака, 1,5 литра пива или вина, 25 гр. чая, 100 гр. сыра, 150 гр. сухофруктов, 500 гр. солёной рыбы.
Окрепнув физически и получив моральную подпитку, оставшиеся в городе жители вернулись в цеха за станки, но топлива до сих пор не хватало, поэтому около 20 тыс. ленинградцев (почти все ─ женщины, подростки и пенсионеры) отправились на заготовку дров и торфа. Их усилиями до конца 1942 года заводы, фабрики и электростанции получили 750 тыс. куб. метров древесины и 500 тыс. тонн торфа.
Торф и дрова, добытые ленинградцами, приплюсованные к каменному углю и нефти, привозимые извне кольца блокады (в частности, посредством построенного в рекордные сроки ─ менее чем за полтора месяца ─ Ладожского трубопровода), вдохнули жизнь в промышленность города на Неве. В апреле 1942-го 50 (в мае ─ 57) предприятий выпускали военную продукцию: за апрель-май фронту было отправлено 99 орудий, 790 пулемётов, 214 тыс. снарядов, более 200 тыс. мин.
Гражданская индустрия старалась не отставать от военной, возобновив выпуск товаров широкого потребления.
Прохожие на городских улицах сбросили с себя ватные штаны и фуфайки и нарядились в пальто и костюмы, платья и цветные косынки, чулки и туфельки, а ленинградки уже «пудрят носы и красят губы».
Чрезвычайно важные события происходили в 1942 году на фронте. С 19 августа по 30 октября проходила Синявская наступательная операция войск
Ленинградского и Волховского фронтов при поддержке Балтийского флота и Ладожской военной флотилии. Это была четвёртая попытка прорыва блокады, как и предыдущие, не решившая поставленной цели, но сыгравшая определённо положительную роль в деле обороны Ленинграда: было сорвано очередное покушение немцев на неприкосновенность города.
Дело в том, что после героической 250-дневной обороны Севастополя советским войскам пришлось покинуть город, а затем и весь Крым. Так что на юге фашистам стало полегче, и можно было сосредоточить всё внимание германского командования на проблемах, имеющихся на севере. 23 июля 1942 года Гитлер подписал директиву № 45, в которой, выражаясь простонародно, «давал добро» на проведение операции по штурму Ленинграда в начале сентября 1942 года. Сначала она называлась «Feuerzauber» (в пер. с нем. ─ «Волшебный огонь»), затем ─ «Nordlicht» («Северное сияние»). Но у противника не только не получилось совершить значительный прорыв к городу: вермахт в ходе боевых действий потерял 60 тыс. человек убитыми, более 600 орудий и миномётов, 200 танков и столько же самолётов. Были созданы предпосылки для успешного прорыва блокады в январе 1943 года.
Зима 1942-43 годов была для города не столь мрачной и безжизненной, как предыдущая. На улицах и проспектах уже не было гор мусора и снега. Трамваи снова стали привычным явлением. Открылись школы, кино и театры. Почти повсеместно действовали водопровод и канализация. Окна квартир теперь были застеклены, а не безобразно заколочены подручными материалами. Имелся небольшой запас энергоносителей и провианта. Многие продолжали заниматься общественно полезным трудом (помимо основной работы). Примечательно, что с 22 декабря 1942 года началось вручение медали «За оборону Ленинграда» всем отличившимся.
В городе наблюдалось некоторое улучшение ситуации с провизией. Кроме того, зима 1942-43 оказалась более мягкой, нежели предыдущая, поэтому ладожская автодорога во время зимы 1942-43 действовала только 101 день: с 19 декабря 1942 по 30 марта 1943 года. Но водители не позволяли себе расслабляться: общий грузооборот составил более 200 тыс. тонн грузов.
БЛОКАДА Ленинграда длилась 872 дня - с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944-го. А 23 января 1930 года родилась самая знаменитая ленинградская школьница Таня Савичева - автор блокадного дневника. В девяти записях девочки о смертях близких ей людей последняя: «Умерли все. Осталась одна Таня». Сегодня очевидцев тех страшных дней все меньше, тем более документальных свидетельств. Однако Элеонора Хаткевич из Молодечно хранит уникальные фотографии, спасенные ее матерью из уничтоженного бомбежкой дома с видом на Петропавловскую крепость.
В книге «Неизвестная блокада» Никиты ЛОМАГИНА Элеонора ХАТКЕВИЧ нашла фото брата
«Приходилось есть даже землю»
Маршруты ее жизни удивительны: по линии матери прослеживаются немецкие корни, в шесть лет выжила в блокадном Ленинграде, работала в Карелии и Казахстане, а ее мужем стал бывший узник концлагеря в Озаричах…Когда я родилась, акушерка сказала, как в воду глядела: непростая судьба уготована девочке. Так и вышло, - начинает рассказ Элеонора Хаткевич. Живет моя собеседница одна, дочь с зятем - в Вилейке, помогает ей соцработник. Из дома практически не выходит - сказывается возраст, проблемы с ногами. О происходившем более 70 лет тому назад помнит в деталях.
Ее дед по материнской линии, Филипп, был родом из поволжских немцев. Когда в 1930-е там начался голод, он эмигрировал в Германию, а бабушка Наталья Петровна с сыновьями и дочерью Генриеттой, матерью Элеоноры, перебралась в Ленинград. Прожила недолго - попала под трамвай.
Отец Элеоноры, Василий Казанский, был главным инженером завода. Мать работала в отделе кадров института. В канун войны ее 11-летнего брата Рудольфа отправили в пионерский лагерь в Великих Луках, однако тот вернулся до начала блокады. В воскресенье, 22 июня, семья собиралась ехать за город. Со страшным известием пришел отец (он спускался в магазин купить батон: «Жинка, никуда не едем, война началась». И хотя у Василия Васильевича была бронь, сразу направился в военкомат.
Мне запомнилось: перед тем как уйти в ополчение, отец принес нам мешочек чечевицы килограмма на два, - рассказывает Элеонора Васильевна. - Так и стоит в глазах эта чечевица, похожая на таблетки валерьянки… Тогда мы жили скромно, никакого изобилия продуктов, как в наши дни.
Генриетта-Александра и Василий КАЗАНСКИЕ, родители блокадницы
У блокадницы привычка: мука, крупа, растительное масло - всего должно быть дома с запасом. Когда был жив муж, подвалы всегда были заставлены и вареньями, и соленьями. А когда умер, раздала все это бездомным. Сегодня, если не съедает хлеб, подкармливает соседских собак. Вспоминает:
В голодные блокадные дни приходилось есть даже землю - ее приносил брат со сгоревших Бадаевских складов.
Она бережно хранит похоронку на отца - его убили в 1942 году…
В центре - Рудольф КАЗАНСКИЙ
Но это было позже, а потери в семью война принесла уже в августе 1941 года. Шестого числа был сильный обстрел Ленинграда, мамин брат Александр в тот день лежал больной дома. Был как раз день его рождения, и Эля с мамой пришли его поздравить. На их глазах взрывной волной больного отбросило к стене, он умер. Жертв тогда было много. Девочке запомнилось, что именно в тот день при обстреле убило слона в зоопарке. Ее брата спасло то ли чудо, то ли счастливая случайность. Вышло так, что накануне Рудик принес найденную где-то каску. Мать ругала его, мол, зачем всякое барахло в дом тянешь. Но он ее спрятал. И вовремя надел, когда над городом появились «юнкерсы» со смертельным грузом… Примерно в то же время попыталась спастись семья еще одного брата матери, Филиппа. У них был дом под Санкт-Петербургом и трое детей: Валентина окончила третий курс судостроительного института, Володя только собирался поступать в институт, Сережа был восьмиклассником. Когда началась война, семья попыталась эвакуироваться с другими ленинградцами на барже. Однако суденышко потопили, и все они погибли. Остался на память единственный снимок брата с женой.
«Крошки - только Элечке»
Когда их собственный дом полностью разбомбили, семья Элеоноры оказалась в бывшем студенческом общежитии. Генриетта Филипповна, которую в семье называли Александрой, сумела найти после бомбежки на месте своей квартиры только несколько старых фотографий. В первое время после начала блокады она ходила убирать трупы с улиц - их складывали в штабеля. Большую часть своего скудного пайка мать отдавала детям, поэтому слегла первой. Выходил за водой и хлебом только ее сын. Элеоноре Васильевне запомнилось, что в те дни он был особенно ласковым:Мамуленька, я только понюхал кусочки два раза, а крошки все собрал и вам принес…
Элеонора Васильевна собрала много блокадных книг, в одной из них она наткнулась на фотографию брата, набирающего воду в полузамерзшем ручье.
По Дороге жизни
В апреле 1942 года Казанских закутали в чужие тряпки и вывезли по Дороге жизни. На льду была вода, ехавший за ними грузовик провалился, а детям взрослые прикрыли глаза, чтобы не увидели этого ужаса. На берегу их уже ждали в больших палатках, дали пшенной каши, вспоминает блокадница. На вокзале выдали по две буханки хлеба. 
Эля КАЗАНСКАЯ на довоенном фото
- Детям сделали рентген, и врач сказала маме: «Наверное, ваша девочка много чаю пила, желудочек большой, - плачет собеседница. - Мать ответила: «Невской воды, только ею спасались, когда хотелось есть».
Многие прибывшие вместе с ними ленинградцы умирали с куском хлеба во рту: после голода нельзя было есть много. А брат, никогда не просивший поесть в Ленинграде, в тот день умолял: «Мамочка, хлебца!» Она отламывала по маленькому кусочку, чтобы ему не стало плохо. Позже в мирное время Александра Филипповна говорила дочери: «В жизни нет ничего страшнее, чем когда твой ребенок просит есть, и не лакомства, а хлеба, но его нет…»
Выбравшись из блокадного города, семья попала в госпиталь, заново учились ходить «по стеночкам». Позже эвакуированные попали в Кировскую область. У Акулины Ивановны, хозяйки дома, где они жили, муж и дочка были на фронте:
Бывало, испечет круглый хлеб, режет его ножом-полусерпом, наливает козье молоко, а сама на нас смотрит и плачет, такие мы худые.
Был случай, когда только чудом Рудольф не погиб - его затянуло в механизм сельхозмашины. За давностью лет ее точное название Элеонора Васильевна не помнит. Зато в памяти осталась кличка коня, за которым она помогала ухаживать, когда семья перебралась в Карелию на лесозаготовки, - Трактор. В 12-13 лет она уже помогала матери, трудившейся в колхозе. А в 17 лет вышла замуж и родила дочку. Но замужество оказалось большой бедой, что заранее чувствовала и ее мать. Помучавшись несколько лет, Элеонора развелась. В Молодечно ее позвала подруга, уехали вместе с маленькой дочкой Светой. Ее будущий муж, Анатолий Петрович Хаткевич, работал тогда начальником гаража, познакомились на работе.
В одиннадцать лет с матерью и сестрой он оказался в концлагере под Озаричами, - продолжает Элеонора Васильевна. - Лагерь представлял собой огороженное проволокой голое пространство. Муж рассказывал: «Лежит дохлый конь, рядом вода в луже, и из нее пьют…» В день освобождения с одной стороны отходили немцы, с другой - шли наши. Одна мать узнала сына среди подходивших советских солдат, крикнула: «Сынок!..» И на его глазах ее подкосила пуля.
Сошлись Анатолий и Элеонора не сразу - на некоторое время бывшая ленинградка уехала к брату на целину. Но вернулась, и на Новый год пара расписалась. Впереди ждало непростое испытание - любимая дочка Леночка в 16 лет умерла от рака мозга.
Прощаясь, Элеонора Васильевна обняла меня как родную - мы ровесницы с ее внучкой:
На второй день после похорон мужа к нам на балкон прилетели два голубя. Соседка говорит: «Толя и Леночка». Я покрошила им хлеба. С тех пор каждый день прилетают по 40 штук. И я кормлю. Перловку, овсянку покупаю. Приходится каждый день балкон мыть. Однажды попробовала прекратить, пью чай, они в окно стучат. Не выдержала. Я голод испытала - как я могу их оставить?..
