"Идея, овладевшая массами, становится материальной силой" (Карл Маркс). Почему идеи нынче не овладевают массами

9. "Идея датит и идея элойким" ("Божественная идея и религиозная идея") Оба этих термины принадлежат раву Куку. У него есть специальная книга, которая называется "Ле-маалах едиот бэ-Исраэль" о эволюции идей в еврейском народе. И в этой книге он описывает следующим образом

Глава 1497: Слова обращения к Аллаху (, произносимые в том случае, когда человеком овладевает) скорбь.

Глава 1497: Слова обращения к Аллаху (, произносимые в том случае, когда человеком овладевает) скорбь. 1985 (6346). Сообщается, что Ибн ‘Аббас, да будет доволен Аллах ими обоими, сказал: «Когда посланником Аллаха, да благословит его Аллах и приветствует, овладевала скорбь, он

Идея становится материальной силой, когда она овладевает массами. Карл Маркс

Рассуждая об идеях, я так или иначе задаюсь вопросом о их роли в нашей жизни. Другими словами, на что способно наше сознание, поглощенное одной сильной идеей?

История знает множество примеров, когда мысль человека была смертельна или, наоборот, приводила к исцелению. Именно это неизмеримая субстанция превращает парализованных людей в полностью здоровых, и с другой стороны, она же, попавших в затруднительное положение, сводит с ума и убивает. Тому примером может служить история моряка, оказавшегося в запертом трюме корабля. Зная маршрут своего путешествия, пролегавший через северные моря, бедолага заключил, что совсем скоро ему должно стать очень холодно. Удивительно, но так и произошло, несмотря на то, что корабль в последний момент изменил направление своего плавания и отправился в теплые края. Думаю, каждый человек, анализируя свой опыт, в разной мере заключал: все начинается с мысли. Субъективное восприятие мира, формируемое, в первую очередь, мыслями в нашей голове, отражается в наших отношениях к миру, а в конечном счете, и поступках. Так что совет “не можешь изменить что-либо – измени свое отношение к нему” я нахожу очень ценным. И все же лишь крошечная доля возникающий у нас идей приходит к своему материальному воплощению.

На мой взгляд, важно подчеркнуть, что для претворения в жизнь идея должна стать всеобъемлющей, в какой-то мере навязчивой, и только тогда ее реализация лишь вопрос времени. Согласны? Лично я – нет, поскольку в этой цепочке совершенно упускается самое главное звено – действия. И если предпосылки к действиям, мотивы каждого отдельного индивида есть смысл рассматривать в каждом конкретном случае, то в случае с большим количеством людей для поглощающих идей найти общие черты несколько проще.

Одна идея, объединяющая широки массы людей, безусловно, рано или поздно находит реальное воплощение. Не зря широкое распространение получил термин дух времени – особое состояние общества, в котором популярна некоторая идея в определенный период времени. Я считаю, что политический успех того или иного движения во многом зависит от соответствия его идеологии интересам общества. К примеру, когда интересы широких масс не реализуются существующей властью, риск ее свержения резко увеличивается, что не так давно произошло на Украине. Важно также, чтобы идея захватывала не только умы, но и сердца людей, побуждала их к действию. Мне сложно выделить ту грань, которая разделяет существование идеи в умах людей и заставляет их совершать поступки. Возможно, становясь радикальной, переходя из категории идей в категорию убеждений (то есть области доминирования чувств), первоначальная мысль становится способной приводить к ощутимым изменениям. Именно убежденность заставляет людей действовать. Отсутствие сомнений, то есть необходимости рассуждать, переводит проблему из разряда умозрительных в разряд реально существующих, объективных. Что в конце концов приводит к действиям. Так что именно воздействие на чувства, а не разум заставляет толпу действовать. Отсюда можно заключить, что на пути к преобразованиям первый и самый главный шаг – изменить свое отношение к какой-либо проблеме. Так что наблюдение, о том, что, каждому действию предшествует мысль, можно распространить и на широкие массы людей, пусть и с некоторыми оговорками.

Закончить я бы хотел идеей Джорджа Оруэлла из романа-антиутопии «1984». В существующем в нем мире добропорядочный гражданин, чтобы избежать мыслепреступления, должен в совершенстве владеть спасительным навыком, называемом самостопом, то есть спасительной глупостью. Она включает в себя как бы инстинктивное умение остановиться на пороге опасной мысли. В показанном в произведении тоталитарном обществе, навык контроля над мыслями, с детства прививаемый каждому гражданину, является основой его долгого существования. Ведь именно это защищает тираническое государство от любого рода внутренних угроз, связанных со сменой режима.

Очевидно, Оруэлла соглашался с Марксом: идея становится материальной силой, когда она овладевает массами.

"Когда идея овладевает массами, она становится материальной силой" - есть такое марксистское выражение. Его обыкновенно понимают в магическом ключе: заставь большое количество народу во что-то поверить, и оно сбудется. Конечно, это неверное понимание. Магии не существует, сознание не способно воздействовать на реальность напрямую. Выражение следует понимать немного иначе, чем оно сформулировано: чтобы идея стала материальной силой, она сперва должна овладеть массами . Необходимое условие, а не необходимое и достаточное.

Суть такова. Пользователь может играть за эльфов, охрану двор Если у вас есть какие-то оригинальные идеи, которые вы хотите воплотить, вам нужна власть - универсальный инструмент исполнения желаний. Но если ваши идеи слишком оригинальны, вы не сможете их воплотить, даже располагая абсолютной властью: вам не на кого будет опереться, некого будет поставить во главе процессов воплощения идей. Никто просто не поймёт, чего вы хотите, а кто поймёт, тот ужаснётся, или скривится от отвращения, или повертит пальцем у виска. Стремления государя покажутся его окружению в лучшем случае идиотскими, а в худшем - опасными, требующими от него, окружения, личных страданий и жертв. Если государь не станет открывать свои планы раньше времени, то нехорошие предчувствия подданных только усилятся: государь хочет странного, чего - непонятно, но нам точно ничего хорошего не светит. Такое положение чревато заговорами, мятежами и покушениями.

Поэтому правителю, желающему странного, нужна масса тех, кто разделяет его оригинальные идеи или, по крайней мере, знаком с ними и не имеет ничего против. Таких людей можно будет назначить исполнителями. В 1990-е людоеды смогли воплотить свои идеи потому, что их, людоедов, было много, было кого назначить начальством, было из кого сделать "прослойку очень богатых людей". В стране было огромное множество ненавидящих всё русское по расовым причинам, и воплощение людоедских идей им было по меньшей мере приятно. И потому реформы прошли успешно. Но если бы подходящего человеческого материала не нашлось, воплощать людоедские идеи было бы некому, как бы страстно отдельные личности ни желали их воплотить. Кажется, в Китае именно так и вышло: там у власти нет таких людоедов и в таком количестве, как у нас, да и в "среднем классе" (из которого можно рекрутировать новую элиту) их тоже слишком мало. Поэтому результаты получились совсем другие.

Но чтобы к нужному моменту уже была масса тех, кто разделяет (или хотя бы понимает и принимает) оригинальные идеи правителя, необходимо заранее индоктринировать ими широкие слои населения. Индоктринация может происходить и автоматически (как было в нашем случае: у власти традиционно по историческим причинам находились биологические враги всего русского, которых ничему специально учить не надо, ненавидеть и презирать они умеют с рождения), но если она не происходит сама, её следует проводить намеренно. Проблема в том, что проделать такое способно лишь государство со всей его мощью. А государство принадлежит, как известно, определённым слоям и сообществам , которые ведут идеологическую работу в своих частных интересах, вещая населению то, что выгодно и комфортно им. И если новые идеи новой власти идут вразрез со старыми, то, какими бы омерзительными для народа последние ни были, народ не примет новых идей, ведь он с ними банально не знаком. Он вообще не понимает, что это и о чём. А если новые идеи вдобавок слишком оригинальны, то среди народа не найдётся вообще никого, кто их понимал бы и принимал и, следовательно, мог бы работать над их воплощением. И тогда не исключено, что новой власти придётся вообще отказаться от воплощения её идей как от чего-то неосуществимого на практике (что обессмысливает произошедшую смену власти: зачем, если всё равно ничего нельзя изменить?). Ещё раз убеждаемся, что политика искусство возможного.

Идея становится материальной силой, когда она овладевает массами, - учил нас старый Маркс. А идею, в свою очередь, можно навязать массам, если она овладела не таким уж и большим количеством тех, кто имеет возможности для навязывания. Навязать даже в том случае, когда интересам и даже чаяниям этих самых масс она вовсе не соответствует. Дело техники; а уж на современном-то техническом уровне необходимое минимальное количество тех самых, кто имеет возможности, становится всё меньшим и меньшим. Да и к качеству идеологизаторов, к уровню их, запросы куда меньшие. Я уже писал об этом года четыре назад:

В этой же работе условно выделены три этапа достижения информационного доминирования: создание ядра, создание среды и создание атмосферы. Подробнее об этом, опять же, . Интересно наблюдать, как крамольная вирусная идея, запущенная, быть может, много лет назад, десятков, сотен иногда, овладевает обществом. Сейчас, впрочем, все процессы ускоряются. И какие же разные антропологические типы задействуются при этом!

"Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной", - гласит статья 13.2 Конституции РФ. На рубеже XXI века под "государственной идеологией" мы привыкли понимать какую-либо тоталитарную теорию. Желание навязать единый комплекс взглядов всему обществу при помощи государственных институтов кажется многим из нас нереальным или по крайней мере безнравственным.

Как известно, термин "идеология" ввел французский ученый-революционер Дестют де Траси (1754-1836). В самом широком смысле им обозначается система взглядов и идей, в которых осознаются и оцениваются отношения людей к действительности и друг к другу, социальные проблемы и конфликты, а также содержатся цели (программы) социальной деятельности, направленной за закрепление или изменение (развитие) данных общественных отношений. Понятие "политическая идеология" имеет более узкий смысл. Это относительно систематизированная совокупность понятий, идей и представлений, в которых различные субъекты политических отношений (индивиды, социальные группы, классы, нации, общество) осознают свои политические позиции и интересы и которыми они оправдывают свои политические устремления. Что же до "государственной идеологии", то она обычно включает в себя широкий комплекс идей и представлений, выработанных данным народом или, что одно и то же, данной нацией относительно своего прошлого, особенностей своего становления и развития в качестве социально-политической целостности, о своем месте и роли в современном мировом сообществе, об основных направлениях и задачах своей внутренней и внешней политики, путях и способах их осуществления.

Германский ученый Карл Манхейм, написавший один из самых капитальных трудов по данной теме "Идеология и утопия", считал, что каждый из нас детерминирован в своем мышлении собственной системой предубеждений - так называемой тотальной идеологией. А в области политики теоретик в своих оценках и волевых импульсах настолько тесно связан с определенным политическим течением, с одной из борющихся сил, что можно говорить о различии стилей мышления, различии, которое простирается даже на логику. "Знание - сила", - писал еще в XVI веке известный британский ученый и государственный деятель Фрэнсис Бэкон. "Идея, овладевшая массами, становится материальной силой", - вторил ему 300 лет спустя Карл Маркс. И хотя Маркс одновременно разоблачал идеологию как "ложное мышление", не применяя данный термин к собственной системе воззрений (он трактовал марксизм как "научную теорию"), его работы оформили идеологические претензии множества радикальных партий ХХ века, пришедших к власти в разных странах мира.

Продолжающееся жесткое мировое противоборство трех основных идеологических систем - либеральной, коммунистической и националистической, формат которого окончательно сложился в годы Второй мировой войны, не должно скрывать от нас общего происхождения этих систем, делающих упор на разные члены базового лозунга французской революции 1789 года - "Свобода. Равенство. Братство". Когда речь заходит о выборе первичной ценности, либералы обычно отдают предпочтение свободе, коммунисты - равенству, а националисты - братству (понимая его как превосходство группы лиц, связанных между собой кровными и иными узами). Между тем, занимая практически все пространство публичной политики и общественной мысли, последователи этих идеологических систем одинаково негативно относятся к тем, кто сегодня пытается защищать, а тем более возрождать иные, "дореволюционные", ценности "старого порядка". Все сколько-нибудь влиятельные консервативные партии в нынешней Европе (даже в посткоммунистической Восточной) базируются в основном на умеренных трактовках тех же революционных идеологий. Единственной реальной оппозиционной им "дореволюционной" (хотя и не вполне политической) силой является Католическая Церковь.

Ситуация в сегодняшней России выглядит немного иначе. Зачищенное 70-летним коммунистическим правлением идеологическое поле еще долго не сможет породить "полноценной" консервативной идеологии европейского типа. Националисты и либералы, в силу молодости своих партий, еще долгое время будут вынуждены выступать радикальными противниками не только своих коммунистических оппонентов, но и построенной ими государственной машины (отсюда столь различные по лозунгам и столь схожие по внешнему виду "марши"). Коммунисты же до самого недавнего времени, претендуя на власть, не только не выбрасывали традиционный для них лозунг революционного слома всей государственной машины, но и всячески сопротивлялись ее реформированию, то есть фактически выступали в роли консервативной оппозиции. Еще более твердую позицию в этом вопросе заняла возрождающаяся Церковь. Серьезно пострадавшая во времена государственных преследований Русская Православная Церковь Московского Патриархата тем не менее (в отличие, к примеру, от католиков Югославии) негативно отнеслась к процессу развала государственных структур и приложила свои силы для их сохранения.

Но наиболее интересным представляется поведение самого постсоветского государства. Демонстративно отказавшись от коммунистической идеологии, почти не прибегая к услугам националистов и постепенно сводя на нет влияние либералов, российский государственный аппарат и возглавляющие его лица в начале XXI века оказались самостоятельной и наиболее влиятельной политической силой в стране. Официально не объявляя о введении государственной идеологии (так как это запрещено Конституцией), они тем не менее следуют некоторой традиции, которую с некоторыми оговорками можно назвать дореволюционной или даже… "самодержавной". Серьезные оппоненты этого пути развития России вынуждены признать, что российские социальные революции 1917 и 1991 годов, в отличие от европейских, хотя и ослабили прямое влияние религиозных ценностей "старого порядка" на текущую политическую ситуацию, все же не смогли сломать ни инерции усиления единой государственной власти (заложенной еще при Иване III), ни стремления этой власти к неограниченному суверенитету. Именно этим предельно централизованным суверенитетом в российской истории в глазах народа последовательно наделялись московские великие князья и цари, петербургские императоры, коммунистические генеральные секретари, а теперь и российские президенты.

Проводя реконструкцию и ретроспективный анализ подобной системы ценностей, следует учитывать, что мировоззрение российского правящего слоя уже в XIX веке в основном выражалось "не языком идей, понятий или слов, а языком законов, практических действий и политических решений. Даже и не будучи оформлена словесно, идеология, лежащая в основании этих решений и действий, была вполне определенна и ясна. В ее истоках лежало представление о ведущей, решающей роли государства во всех отраслях человеческой жизни".

Небезынтересно, что в первой четверти XIX века общественную поддержку официальному консерватизму довольно часто оказывали те, кто еще недавно сочувствовал развернувшимся под влиянием Великой французской революции процессам глобального общественного переустройства. Однако прогресс продвигался слишком стремительно даже для многих из тех, кто разделял мнение о неизбежности и необходимости отдельных серьезных перемен. Процесс поворота от радикального отрицания традиционных политических и социальных институтов к восстановлению утраченной ценностной ориентировки предшествующих поколений в конце 1810-х годов заметен, в частности, у таких первоначальных антагонистов и крупных идеологов российского реформизма, как Н.М. Карамзин и М.М. Сперанский. Большую роль в оформлении николаевской государственной идеологии сыграли и такие государственные и церковные деятели, как адмирал А.С. Шишков, поэт Г.Р. Державин, митрополит Московский Филарет (Дроздов), а также фактический глава александровского Комитета министров последних лет А.А. Аракчеев и его сторонники Д.П. Рунич и М.Л. Магницкий, новгородский архимандрит Фотий (Спасский). Последние, однако, скорее создавали условия для созревания новой государственной идеологии, чем участвовали в ее складывании. Нельзя не отметить и внешнего, в основном консервативно-романтического влияния европейских мыслителей эпохи реставрации и легитимизма, таких, как Ж. де Местр (долгое время служивший Сардинским послом в России), Шатобриан, Л. Бональд, а также Новалис и Э. Берк.

Важнейшим пунктом для складывания основных государственных идеологических ориентиров явилась и Отечественная война 1812 года, когда агрессия европейского радикального модерна, с одной стороны, пробудила в русском сознании патриотические чувства, захватившие и высшие образованные сословия, а с другой - возвратила самодержавию его прежнее значение центра консолидации национального и государственного сопротивления. Несмотря на то, что значительная часть молодого дворянства усвоила патриотизм в его революционной радищевско-рылеевской трактовке, мышление большей части российской правящей элиты все же продолжало стихийно эволюционировать в сторону дальнейшего укрепления самодержавия и предоставления ему чрезвычайных полномочий для укрепления государства и охраны его безопасности. Вехами этой эволюции стали: отставка и ссылка главного правительственного реформатора М.М. Сперанского (1812), эксперименты Александра I по созданию Министерства полиции (1811-1819) и Министерства духовных дел (1817-1824), его инициатива по общеевропейской организации консервативных политических сил в рамках Священного союза (1815), создание системы военных поселений и постепенное возвышение А.А. Аракчеева (1817), окончательный отказ от конституционных проектов (1818), полное запрещение тайных обществ и масонских лож и начало консервативной чистки учебных заведений (1822). Наконец, назначение руководителем возрожденного Министерства народного просвещения виднейшего консервативного идеолога первой половины XIX века А.С. Шишкова, утвержденное Александром I в мае 1824 года, знаменует окончательный отказ самодержавия от курса либеральных реформ еще за полтора года до мятежа декабристов.

В определении целей и принципов государственного строительства (на практике часто реализующихся и сегодня!) нельзя особо не отметить роль личности императора Николая I (годы правления 1825-1855). Печать его деятельности лежит практически на всех правительственных заявлениях и мероприятиях второй четверти XIX века. Не имея, в отличие от многих своих предшественников, какой-либо заранее сформулированной программы действий, этот император во многих случаях умел не только четко, даже афористично отвечать на вызовы времени, но и неуклонно проводить в жизнь принятые решения, добиваясь при этом конечного результата.

Излишне пристрастное внимание историографии к двум основным неразрешенным вопросам николаевской эпохи - крепостному и восточному - не должно заслонять множество несомненно верных и удачных (хотя и не всегда популярных) стратегических решений, наиболее значительными из которых являются: организация аппарата чрезвычайного управления страной, действующего на базе собственной Его императорского величества канцелярии; создание первой в истории России мобильной и разветвленной службы государственной безопасности, совмещающей информационные, надзорные и карательные функции в рамках корпуса жандармов; разгром всех попыток создать в России революционную оппозицию или хотя бы питательную среду для нее; активное участие в создании первого Свода законов Российской империи и ряда уложений и уставов, регламентирующих различные сферы жизни имперских подданных; учреждение социально-ориентированных министерств двора и государственных имуществ, а также ряда секретных комитетов и связанная с ними теоретическая и практическая подготовка крестьянской реформы; серьезное преобразование органов местного управления; активизация строительства путей сообщения; содействие улучшению статусного и материального положения Православной Церкви и ее духовенства на фоне планомерной государственной борьбы с унией, расколом и безбожием; дальнейшее развитие сети профессиональных учебных учреждений с одновременным ужесточением контроля за народным образованием в целом; покровительство развитию национальной культуры (вкус императора парадоксально сочетал преклонение перед классицизмом и тяготение к русским историческим и народным мотивам) в сочетании с ужесточением цензуры печатных изданий; широкое поощрение национальной торгово-промышленной деятельности в сочетании с протекционистской таможенной политикой. Сюда же стоит отнести ряд крупных внешнеполитических инициатив, повлекших за собой серьезное территориальное приращение Российской империи, укрепление ее международного престижа и влияния, появление на карте мира новых православных государств (Греция) и укрепление автономии стремящихся к независимости православных областей (Сербия, Молдавия и Валахия). Николай I также в целом стремился продолжать своего предшественника-брата в деле максимально возможного сохранения существующих границ и сфер влияния в Центральной и Западной Европе и на Ближнем Востоке, однако продолжающееся разложение идеологии Священного союза также побуждало его создавать из остатков этого союза подобие "санитарного кордона" на западных границах России.

В основе всех этих решений, реализовывавшихся императором в течение 30 лет, безусловно, лежал определенный комплекс идей, более или менее полно реконструируемый сегодня как на основе сохранившихся высказываний Николая I, так и при помощи анализа утвержденных им официальных документов. Ключевым для понимания взглядов императора на собственную государственную деятельность можно считать следующее его высказывание, обычно приводимое в сокращении: "Здесь порядок, строгая, безусловная законность, нет умничанья и противоречия, здесь все согласуется и подчиняется одно другому. Здесь никто не повелевает прежде, чем сам не научится послушанию; никто не возвышается над другими, не имея на то права; все подчиняется известной определенной цели; все имеет свое значение, и тот же самый человек, который сегодня отдает мне честь с ружьем в руках, завтра идет на смерть за меня!.. Я взираю на целую жизнь человека, как на службу, ибо всякий из нас служит, многие, конечно, только страстям своим, а им-то и не должен служить солдат, даже своим наклонностям. Почему на всех языках говорится: богослужение? Это не случайность, а вещь, имеющая глубокое значение. Ибо человек обязан всецело, нелицемерно и безусловно служить своему Богу. Отправляет ли каждый свою только службу, выпадающую ему на долю - и везде царствуют спокойствие и порядок, и если бы было по-моему, то воистину не должно было бы быть в мире ни беспорядка, ни нетерпения никакой притязательности".

Армейский идеал служения Богу во имя порядка сопровождал деятельность Николая I до последних дней его жизни. Спекулятивное понимание этой идеи до сих пор дает возможность критикам николаевского самодержавия сводить ее к "тупому солдафонству", оправдывающему всякое насилие верховной власти. Однако такое толкование более чем однобоко. Понимание государственной и военной службы как "богослужения" скорее должно вызвать ассоциации с традиционным для православного сознания представлением о верующем, как о "воине Христове". Стоит также отметить, что священное значение государственной службе, в которой должный порядок торжествует над частными интересами, придавали практически все русские самодержцы, начиная с Петра I (чьим продолжателем неоднократно заявлял себя Николай) и заканчивая Павлом I и Александром I (чью память он глубоко чтил).

Интересно, что субъективное отношение Николая I к идее торжества должного над личным порой выглядело более чем сложным. "Странная моя судьба, - писал он. -

Мне говорят, что я - один из самых могущественных государей в мире, и надо бы сказать, что все - то есть все, что позволительно, - должно бы быть для меня возможным, что я, стало быть, мог бы по усмотрению быть там и делать то, что мне хочется. На деле, однако, именно для меня справедливо обратное. А если меня спросят о причине этой аномалии, есть только один ответ: долг! Да, это не пустое слово для того, кто с юности приучен понимать его так, как я. Это слово имеет священный смысл, перед которым отступает всякое личное побуждение, все должно умолкнуть перед этим одним чувством и уступать ему, пока не исчезнешь в могиле. Таков мой лозунг. Он жесткий, признаюсь, мне под ним мучительнее, чем могу выразить, но я создан, чтобы мучиться".

Понятие "священного долга" в сознании императора было неразрывно связано и с понятием святости закона, понимаемого им (как и его отцом Павлом I) не только как набор правовых норм, но и как основа незыблемости самодержавной власти и государственного устройства в целом. "Я желаю положить в основу государственного строя и управления всю силу и строгость законов", - заявил он уже накануне событий 14 декабря М.А. Балугьянскому, будущему руководителю 2-го ("законотворческого") отделения Его императорского величества канцелярии. Упорядоченное законодательство, по мнению Николая I, должно было, во-первых, олицетворять нерушимую преемственность политики правящей династии, начиная с первых Романовых, во-вторых, обосновывать новую, особую роль государственного аппарата и его сотрудников в различных сферах жизни имперских подданных, а в третьих, дать этим подданным минимальные гарантии правосудия и защиты от всякого (в том числе и аристократического, и бюрократического) "беззаконного" произвола, подменявшего "царскую волю" или даже покушавшегося на нее. Кодификация законодательства в 1832 году, как и стабилизировавшая курс рубля денежная реформа 1839-1843 годов, были для Николая I важнейшими символами выхода России из кризиса, общей победы сторонников традиционного порядка над хаосом и произволом революционной анархии. Другими важными символами установления порядка были для него создание официального государственного гимна (1833), церемония освящения Александровской колонны (1834), провозглашение министром С.С. Уваровым базовых принципов российского народного просвещения: "Православие. Самодержавие. Народность", постройка, реставрация и церемониальная демонстрация открытия ряда важнейших церковных и государственных сооружений, памятников и архитектурных ансамблей.

Нельзя не заметить, что ценой величайшего напряжения николаевское государство выработало еще одну весьма ценную для его преемников особенность. Складывавшейся в то время глобальной социально-экономической системе мирового капитализма, непрерывно "производящей нестабильность" и регулярно "экспортирующей" ее на периферию, Россия уже к 1848 году смогла противопоставить "аппарат производства стабильности". Временами он, как и всякое "предприятие", также страдал кризисами перепроизводства или инвестиционным голодом, которые в свою очередь трансформировались в вакуум власти и общественный "застой". Но, переживая кризисы, этот аппарат, как мы видим сегодня, показал выдающуюся жизнестойкость и продемонстрировал удивительные способности к заполнению вновь образующихся зон нестабильности (как структурных, так и территориальных) даже в быстро изменяющихся исторических условиях. Именно в рамках преодоления нестабильности им и сегодня порождается государственная идеология, пусть и явочным порядком.

Можно предположить, что основным ресурсом, питавшим эту стабилизирующую функцию государственного аппарата, по крайней мере в николаевское время, была сама природа самодержавия. Сознательно углубляя запущенный еще Петром I стихийный процесс конвертации, то есть превращения сакральной, почти мистической самодостаточности царской власти в самодостаточность и "технологический суверенитет" управленческой вертикали, Николай I был здесь безусловным модернистом. Колоссальный кредит общенародного доверия, выданный династии Романовых еще на Земском соборе 1613 года, в XIX веке оказался распылен среди пресловутых "40 тысяч столоначальников". В таком виде абсолютный политический суверенитет русской верховной власти, ее традиционная идейная независимость и самодостаточность, несомненно, не только ослабевали и теряли авторитет, но даже частично обесценивались. Но, видимо, только таким путем этот демонстративно переданный чиновникам российский суверенитет вообще мог выжить среди бурь грядущего ХХ столетия. Государственным деятелям России третьего тысячелетия, как прямым наследникам такой уникальной на сегодняшний день идейной и социально-политической структуры, стоило бы по достоинству оценить ее возможности и поблагодарить своих предшественников за качественно проделанную работу.

Критики сегодняшней системы власти, представляющие самые разные, подчас полярные идеологические системы, часто упрекают нынешних носителей государственной идеологии в том, что они "обманывают народ", отказываясь четко формулировать свои идеологические позиции, и при всякой возможности уклоняются от публичной дискуссии с обществом по важнейшим вопросам. Интересно, однако, то, что народ, в отличие от требующего дискуссии интеллектуального истеблишмента, ничуть не "обманывается", а, напротив, пассивно поддерживает и одобряет такую уклончивую, непубличную информационную стратегию власти. Более того, подавляющее большинство многонационального народа России сегодня либо прямо одобряет такие тенденции государственного развития, пользуясь предоставленными ему демократическими механизмами, либо косвенно поддерживает их, отказываясь ходить на выборы. Таким образом, народ признает если не легитимность, то приемлемость поведения государственной власти, укорененность стереотипов этого поведения в рамках некоей общепринятой и общепризнанной, хотя впрямую и не заявленной системе идей и ценностей, то есть в традиционной государственной идеологии России, сложившейся задолго до начала XXI века.