Что составляло религиозное ядро лично-сти Толстого? На эту тему напи-саны уже сотни тысяч работ на всех языках мира, но каждая эпоха требует еще раз вернуться к данной теме: такую большую актуальность для читателей она представляет. Ведь речь идет об отлучении от церкви гордости русской нации, самого известного русского человека начала ХХ века. И самое загадочное здесь то, что граф Лев Толстой последние 30 лет жизни постоянно подчеркивал, что является человеком религиозным, признающим необходимость жизни с Богом. За что же тогда его отлучать?

Было бы важно понять, какие события в молодости могли оказать решающее влияние на формирование сначала критического, а затем и гиперкритиче-ского отношения Толстого к Церкви. Многого мы здесь не знаем, но на один извест-ный момент, о котором Толстой впоследствии неоднократно вспоминал, я бы хотел обратить внимание. Это своеобразное открытие, сделанное московскими гимназистами, друзьями Толстого, так потрясшее его в 11-летнем возрасте: Бога нет! Эта новость живо обсуждалась братьями Толстыми и была признана достойной доверия Толстой пишет об этом: «Помню, что, когда мне было лет одиннадцать, один мальчик, давно умерший, Володенька М., учившийся в гимназии, придя к нам на воскресенье, как последнюю новинку объявил нам открытие, сделанное в гимназии. Открытие состояло в том, что бога нет и что все, чему нас учат, одни выдумки (это было в 1838 году). Помню, как старшие братья заинтересовались этою новостью, позвали и меня на совет. Мы все, помню, очень оживились и приняли это известие как что-то очень занимательное и весьма возможное-------». .

Толстой очень рано осиротел: уже в вось-милетнем возрасте он остался без ма-те-ри и отца, и поэтому говорить о систематическом религиозном воспитании в его случае не приходится. Однако граф был одним из самых усердных читате-лей XIX века — как с точки зрения количества прочи-танного, так и с точки зре-ния качества чтения. Этот вывод подтверждает его яснополянская библио-те-ка. И Еванге-лие всегда играло значительную (может быть, решающую) роль в его жизни. Однако воспринимал он евангельский текст сквозь призму знаний и представ-лений европейского образованного человека того времени. В первую очередь здесь следует упомянуть о горячем увлечении идеями Жан-Жака Рус-со, . То есть времени, которое в основном прихо-дится на XVIII век, когда французскими энциклопедистами был провозгла-шен приз-ыв к прогрессу, знанию, науке, борьбе с абсолютизмом власти, невеже-ством, предрассудками — в первую очередь религиозными.

Так вот, из эпохи Просвещения писа-тель вынес три простые идеи. Первое — идея о том, что простое и естественное предпочтительнее культурного и слож-ного. Второе — идея о том, что носи-телем этого простого и естественного явля-ется русский народ. И наконец, третье — идея о том, что миром и жизнью че-ло-века управляет абсо-лютный и безличный Бог. Совершенно особое место в ду-ховной биографии Толстого принадлежит, как я говорил, одному из глав-ных деятелей французского Просвещения — Жан-Жаку Руссо. Его влияние про-слежи-вается практически во всех сферах мысли, которые притягивали Тол-стого: воспитание, школьное обучение, история, наука, религия, политика, отношение к современности и так далее.

Я процитирую письмо, отправленное в 1905 году Толстым учредителям Обще-ст-ва Руссо в Женеве:

«Руссо и Евангелие — два самые силь-ные и благотворные влияния на мою жизнь. Руссо не стареет. Совсем недавно мне пришлось пере-читать некоторые из его произведений, и я испытал то же чувство подъема духа и восхищение, которое я испытывал, читая его в ранней молодости».

И именно у Руссо Толстой нашел глав-ную идею своего мировоззрения — кри-ти-ку цивилизации, то есть современ-ного государства и общества, которые фактически подавляют человека, убивают в нем все естественное и при этом называют себя христианскими.

Особо нужно сказать об Оптиной пустыни в жизни Толстого. Оптина пустынь в XIX веке была крупнейшим духовным центром Русской православ-ной церкви, монастырь этот начал возрождаться фактически в начале XIX века и привлекал к себе внимание на протяжении ста лет, до своего закрытия, потому что в этом монастыре проживали подвижники благочестия, монахи, которых в народе называли старцами. Примечательный факт: Толстой, воспринимавшийся мона-хами пустыни как отступник, отлученный от церкви, в Оптиной бывал чаще, чем любой другой русский писатель, за исключением философа Кон-стан-тина Леонтьева, одного из лидеров русского консерватизма. Леонтьев так-же после своего религиозного обращения часто бывал в Оптиной пустыни, а с 1887 года в течение последних четырех лет жизни проживал в монастыре.

Что же мы можем сказать о религиоз-ных взглядах Толстого и их отличии от цер-ковного христианства? Очень важным источником для понимания ду-ховной конституции Толстого и эволюции этих взглядов являются своеобраз-ные «символы веры», то есть краткие записи в дневнике, которые появляются достаточно рано и в которых писатель излагает нечто самое важное в области его личной веры.

Вот самый известный отрывок такого рода, который датируется 1855 годом:

«Вчера разговор о божественном и вере навел меня на великую, гро-мадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта — основание новой религии, соответствую-щей развитию человече-ства, религии Христа, но очищенной от веры и таинственно-сти, рели-гии практической, не обещаю-щей будущее бла-женство, но дающей блаженство на земле. Привести эту мысль в испол-не-ние, я понимаю, могут только поколе-ния, сознательно работающие к этой цели. Одно поколение будет завещать мысль эту следующему, и когда-нибудь фанатизм или разум приведут ее в ис-полнение. Дей-ствовать сознательно к соединению людей с религией — вот ос-нование мысли, которая, надеюсь, увлечет меня».

В этом тексте мы видим все самое главное, что есть в «религии Толстого». Она должна соответствовать интеллектуальному развитию человечества, в ней нет места таинственности и сказкам, нет места блаженству после смерти, но в ней очень силен момент практический — строительство Царства Божьего здесь, на земле. Причем, как дальше будет писать Толстой, фундаментом этой прак-тической религии становится не вера и не Церковь, и не Воскресение Христово, а моральные заповеди.

Если изучать ранние дневники Толстого, поражает количество всевозможных правил морального порядка, которые предписывает себе писатель. Эти правила призваны регулировать его жизнь, сделать ее чистой и праведной, помочь пре-одолеть свои недостатки. Но это не всегда получается. И Толстой постоянно ломает себя, кается в распущенной жизни и лени, создает новые правила, пла-ны и графики жизни, снова их нарушает, снова кается. Титаническая мораль-ная работа, которую ведет над собой достаточно молодой человек, действите-льно впечатляет и имеет в духовной истории XIX века мало аналогов. Граф Толстой последовательно и упорно занимается той «рубкой леса», о которой он писал в одном из ранних рассказов, только теперь это просека в чаще неве-рия, греха в «лесу», который представляла собой религиозная жизнь его совре-менников.

Результаты размышлений над прочи-танным писатель заносил в дневник. Пер-вая запись здесь относится к 1847 году, а последняя сделана в 1910-м, за неско-ль--ко дней до смерти. Таким образом, Толстой вел дневник 63 года с некото-ры-ми не очень значительными перерывами. Это уже необычно даже для усерд-ных обитателей XIX века. Дневники Толстого — это действи-тельно лаборато-рия, полигон, собрание набросков, причем не только в области, как сам Тол-стой говорил, художества.

Уже в этом последнем отношении записи Толстого очень интересны. Читая их, понимаешь, почему русский философ Серебряного века Дмитрий Мережков-ский назвал Толстого «тайновидец плоти». Но важно, что этим же методом Толстой пытается анализировать и законы духа. Те определения веры, Бога, «я», своего места в мире, которые он сегодня дает в дневнике, а завтра может радикально отвергнуть, превращают дневник Толстого в совершенно особый документ по истории религиозности и духовной мысли XIX века. Именно этим путем Лев Толстой приходит к конфликту с церковным христиан-ством. Он отвергает Церковь, таинство, молитву в ее традиционном понимании; отныне для него Церковь — историческая форма тонкого обмана, угодничества перед имущими классами и государственной властью.

Нужно заметить, что в своих воспоминаниях все близкие Толстому лица под-черкивают очень неожиданный характер переворота, совершившегося в писа-теле в конце 70-х годов XIX века. В частности, его двоюродная тетка, фрейлина двух императриц, одна из самых проницательных русских женщин XIX века графиня Александра Андреевна Толстая указывает в своих воспоминаниях, что вдруг в 1878 году ее племянник является проповедником чего-то совершенно нового, с чем она никак согласиться не может, — это отрицание божествен-ности Христа и искупительного характера его подвига. Другими словами, Хри-стос теперь для Толстого только человек, который никого не спас и не может спасти своим рождеством и воскресением, но который проповедовал божест-вен-ное учение своего отца.

Обычно принято считать, что духовный кризис Толстого приходится именно на конец 70-х — начало 80-х годов. Действительно, в этот период писатель пережил глубокий мировоззренческий перелом, приведший к изменению его отношения к Церкви и появлению в следующие 30 лет жизни ряда произве-дений религиозно-философской направленности. В этих сочинениях Толстой предпринял попытку теоретически обосновать свои новые взгляды на религию, нравственность, искусство, политику, цивилизацию, крестьянский вопрос — практически на все актуальные вопросы русской жизни.

Но кризисы в жизни Толстого бывали и раньше. Новый перелом носит принци-пиальный характер. Если раньше Толстой искал способ приспособить свои собственные взгляды к церковному христианству (как было, например, в конце 1850-х годов), найти для себя, образованного человека, место в Церкви, то те-перь он радикально отвергает такую возможность. Он отвергает не только таинство, не только церковную догматику, но и фактически свое присутствие в Церкви и ищет способ по-новому понять Евангелие.

Конечно, такая позиция не была чем-то новым или личной выдумкой писате-ля. Толстой проповедовал тот тип христианства, который был уже очень попу-ля-рен в Европе, и свои взгляды писатель обсуждал с некоторыми корреспон-дентами. В первую очередь я хотел бы здесь назвать философа Николая Стра-хова и уже упоминавшуюся двоюродную тетушку, графиню Толстую. В то же время очевидно, что на построениях Толстого лежит могучая печать его лич-ности и индивидуальных особенностей.

Опыты нового перевода Евангелия, которые начинает предпринимать писа-тель, имели особое значение для Толстого, как и попытки его нетрадиционной интерпретации. Ведь от того, насколько убедительной была его критика цер-ковного понимания Нового Завета, зависела и убедитель-ность его критики церковной догматики. В первую очередь «освобождение Евангелия» было на-правлено на критику в нем всего чудесного. Малейшее упоминание какого-ли-бо чуда должно было быть удалено из евангельского текста. Это в первую оче-редь относится и к главному евангельскому событию — Воскресению Христову. «Евангелие» Толстого, заметим, заканчивается не воскресением Спасителя, а его смертью на Кресте, а все чудеса Христа либо трактуются чисто рациона-листически, либо просто отрицаются как неподлинные поздние вставки.

Но работа Толстого над евангельским текстом заключалась вовсе не только в освобождении Евангелия от мистиче-ского элемента. Фактически эту работу нельзя назвать переводом в строгом смысле слова, это очень произвольная интерпретация. Я приведу только один пример такого рода. Давайте сравним следующие два отрывка. Эти отрывки относятся к 3-й главе Евангелия от Мат-фея, стихи 5 и 6, речь в них идет об Иоанне Крестителе. В традицион-ном, то есть в синодаль-ном, переводе говорится следующее: «Тогда Иерусалим и вся Иудея, вся окрестность Иорданская выходили к нему и крести-лись от него в Иордане, исповедуя грехи своя». Выходили к Иоанну Предтече. Вот тол-стовский вариант этого текста: «И к Иоанну приходил народ из Иерусалима и из деревень по Иордану, из всей земли Иудейской. И он купал в Иордане всех тех, которые сознавались в своих заблуждениях». Ну совершенно очевидно, что сакраментальный смысл, заложенный евангелистом Матфеем, полностью уходит, остается какое-то бессмысленное купание, непонятно зачем нужное. И вообще, на этом еще присутствует такой вот налет судебности, то есть кто-то должен был сознаваться Предтече в своих заблуждениях, а за это он этого че-ло-века купал. И таких мест можно указать очень много в «Евангелии» Толстого.

С точки зрения писателя, Бог — это безличный хозяин и отец, начало начал разума, носитель духовного глубинного «я» человека. И в этом смысле Бог Толстого бессмертен. Фактически Бог Толстого есть духовная сущность в чело-веке, которая проявляется в любви, поэтому этот Бог может развиваться и со-вер--шенствоваться. Это развитие и есть приближение человечества к Царству Божьему на земле.

Я приведу еще одну цитату из дневника Толстого на этот счет:

«Если есть ка--кой-нибудь Бог, то только тот, которого я знаю в себе, как самого себя, а также и во всем живом. Говорят: нет материи, веще-ства. Нет, она есть, но она то-лько то, посредством чего Бог не есть ни-что, не есть не живой, но живой Бог, посредством чего Он живет во мне и во всем. <…> Надо помнить, что моя душа не есть что-то — как гово-рят — божественное, а есть сам Бог. Как только я Бог, сознаю себя, так нет ни зла, ни смерти, ничего, кроме радости».

Очень важно к этому отрывку сделать следующее примечание. Для Толстого поклонение личному Богу, обращение к нему с молитвой, просьбой есть та-кое же действие (бессмысленное), какое совершают чувашские крестьяне, кото-рые мажут своего идола сметаной, чтобы его ублажить. Странно при этом, как Тол-стому не приходит в голову, что весь Новый Завет пропитан духом бого-слов-ского персонализма, то есть восприятия Бога как самостоятельной лично-сти, к которой поэтому можно и нужно обращаться с молитвой. Достаточно вспом-нить, например, молитву самого Христа в Гефсиманском саду или много-чис-ленные молитвы первых христиан, включенные в Книгу деяний апостоль-ских. Видно по этому источнику, что члены первой христианской общины воспри-нимают Бога и воскресшего Христа как живую личность, постоянно присут-ствующую в их жизни.

Толстой утверждает, что в человече-скую природу, в его сознание заложен ду-ховный, божественный, первобытный закон природы, инстинкт добра и ощу--щение божественной жизни в себе, присутствия в себе Бога. Задача со-знания — привести в соответствие разум и чувства человека. Эта идея соот-ветствия при-сутствует уже в «Казаках» и в «Войне и мире»: инстинктивной мудрости Куту-зова противостоит агрессивный и самоуверенный европейский активизм Напо-леона. Именно поэтому несколько позже Толстой находил сходные идеи у фи-ло-софов Востока — Конфуция, Лао-цзы и других — о при-сутствии в человеке некоего объективного нравственного закона.

По Толстому, христианство, как и вся-кое религиозное учение, заключает в себе две стороны: во-первых, учение о жизни людей — учение этическое, и, второе, объяснение, почему людям надо жить именно так. Эти две стороны могут быть найдены, по Толстому, во всех религиях мира. Такова же и хри-стианская рели-гия. Он пи-шет: «Она [религия] учит жизни, как жить, и дает объяснение, поче-му именно надо так жить».

С точки зрения Толстого, христианство в большей степени, чем какая-либо другая из великих исторических религий, утратило составлявшее некогда его главную часть этическое учение. Толстой доказывает эту мысль, сопоставляя христианство с другими религиями: «Все религии, за исключе-нием церковно-христианской, требуют от исповедующих их, кроме обрядов, исполнения еще известных хороших поступков и воздержания от дурных». Иудаизм, например, требует обрезания, соблюдения Субботы, юбилейного года и много чего друго-го. Магометанство требует тоже обрезания, ежедневной пятикратной молитвы, поклонения , паломничества и прочего. И так, с точки зрения Толстого, обстоит дело со всеми религиями. «Хороши ли, дурны ли эти требо-вания, но это требования поступков», — пишет Толстой.

Напротив, официальное церковное христианство — как несколько неожиданно и в полном противоречии, к сожалению, с исторической правдой заявляет Толстой — не предъявляет никаких этических требований к своим последова-телям. Толстой пишет: «Нет ничего, что бы обязательно должен был делать христианин и от чего он должен был бы обязательно воздержаться, если не счи--тать постов и молитв, самой Церковью признаваемых необязатель-ны-ми». Толстой считает, что со времен Константина Великого христианская цер-ковь, цитирую, «не потребовала никаких поступков от своих членов. Она даже не заявляла никаких требований воздержания от чего бы то ни было».

Несколько позже Толстой сформули-рует главный тезис своей религиозной системы: все религии мира состоят из морального ядра, то есть ответа на во-прос, что нужно делать, и мистической периферии — во что нужно верить. Ми-стика есть ошибка и суеверие, а моральная основа всех религий совершенно оди-накова и в наиболее полном виде выражена в Нагорной проповеди. Напом-ню, что Нагорная проповедь — это проповедь, сказанная Христом и помещен-ная в полном виде в Евангелие от Матфея, это главы пятая, шестая, седьмая, то есть три главы, в которых Христос в компактном виде формулирует основы морального учения христианства. Странно, что такому умному человеку, как Толстой, не видно вопиющее противоречие этой идеи. Ведь требования Нагор-ной проповеди, например, любить врагов или, скажем, не заботиться о за-втра-шнем дне носят совершенно революционный характер и никак не впи-сы-ваются в этику иудаизма или ислама.

Россия узнала о «религии Толстого» благодаря издательской деятельности его ближайшего друга и едино-мыш-ленника Владимира Черткова. Это представи-тель богатейшей аристократической фамилии, в прошлом блестящий гвар-дейский офицер. И вот этот юноша стал самым преданным учеником великого писателя. Деятельность Черткова в буквальном смысле слова имела всемирные масштабы. Очевидно, обладавший качествами выдающегося менеджера, он организовал распространение по всему миру книг и идей писателя. Именно благодаря Черткову мировоззрение Толстого стало своеобразным брендом.

В русской жизни второй половины XIX века существовал антипод Льва Толсто-го, и таким антиподом был многолетний обер-прокурор Святейшего синода Константин Петрович Победоносцев. Наверное, очень трудно найти людей более разных, чем Толстой и Победоносцев. Толстой — это совесть своего поко-ления, борец за правду, защитник обиженных, человек с безграничным нрав-ственным авторитетом. Победоносцев в глазах современников является вопло-щением политического зла, которое ассоциируется с политическим произво-лом. Обер-прокурор Синода — творец системы контрреформ, гонитель всего прогрессивного и творческого, это тот самый лихой человек, который в конеч-ном счете и превратил Россию в ледяную пустыню.

И в поединке Толстого с Победонос-цевым, в представлении русского общества и даже политической элиты, Победоносцев был заранее обречен на поражение. Именно поэтому после отлучения писателя в 1901 году в глазах этого общества и этой элиты он сразу стал одновременно и главным виновником, и главным творцом этого акта, и объектом едких сатирических нападок. Обер-прокурор Синода и его политика ассоциировались с личностью знаменитого основателя испанской инквизиции Торквемадой, с личностью Великого инквизитора До-стоевского, ну и более обидные сравнения — это «упырь, простерший над Рос-сией свои крылья», это «злой гений России» и так далее. На одной из кари-катур, например, Победоносцев был изображен в виде летучей мыши, держа-щей в оковах молодую девушку, в которой, естественно, угадывалась Россия.

В жизни Толстого и Победоносцева имел место и личный конфликт, причем очень острый. Он произошел в 1881 году и был связан с вопросом о казни наро-довольцев, убийц императора Александра II. Толстой обратился с просьбой к новому царю, Александру III, о помиловании, а вот обер-прокурор, недавно назначенный, требовал смертной казни. Этот конфликт развивался почти 20 лет, и в 1899 году разрешился скандалом. И одним из важнейших шагов, при-близивших этот скандал и, соответственно, появление синодального акта о Тол--стом, стало издание романа «Воскресение», последнего большого романа Толстого. Читающая Россия — во всяком случае, та ее часть, которой были дос-тупны зарубежные издания романа, — была потрясена небывалым глумле-нием над православной верой и одновременно узнала в чиновнике Топорове обер-прокурора Синода Победоносцева.

В новом романе Толстого, я напомню, была подвергнута уничтожающей сатире вся русская государственная машина — власть, администрация, тюрьмы и так далее. А в двух главах первой части в совершенно кощунственном виде была изображена православная литургия. Толстой показывает действия православ-ного священника как совершенно бессмысленные, а вместо привычного высо-кого стиля, характерного для Церкви, сознательно использует бытовые терми-ны: например, вместо «чаша» — «чашка», вместо «лжица» — «ложечка» и так далее.

До момента выхода в свет романа «Воскресение» Русская церковь, не говоря уже о русском государстве, проявляла по отношению к Толстому большую терпимость. К концу XIX века толстовская критика церковного учения, духо-венства приобрела агрессивный, ожесточенный характер, в особенности после истории с — сектой, которая была особенно близка Толстому. Духо-боры в 1905 году не только заявили о своем отказе брать в руки оружие, но даже публично сожгли имеющееся в их общине оружие и были высланы из России в Канаду. Но по отношению к писателю со стороны Синода, в офи-циальных церковных печатных органах не было сказано ни одного критичес-кого слова. Толстого могли критиковать в проповедях, в богословских сочине-ни-ях, в публицистических статьях, но, подчеркиваю еще раз, официально его учение не подвергалось какому-либо церковному осуждению. Теперь ситуация принципиально менялась. Лев Толстой позволил себе открытое кощунство, и с ним познакомились, повторю, сотни тысяч людей по всему миру, потому что благодаря Владимиру Черткову роман «Воскресение» фактически, как бы мы сейчас сказали, в режиме онлайн переводился на основные европейские языки и распространялся огромными тиражами. И в то же самое время в своих произведениях Толстой постоянно подчеркивал, что является человеком рели-гиозным и христианином. Ну, даже в наше время, в эпоху, когда в головах и сердцах людей перепутано абсолютно все, такое странное несоответствие потребовало бы разъяснений, но в начале ХХ века ситуация обстояла еще сложнее.

Действительно, для Русской церкви картина сложилась неодно-знач-ная и потенциально очень опасная, если учесть, какой авторитет имел писатель в России и во всем мире. Это была своеобразная ловушка. Промол-чать — получить серьезные репутационные потери, учитывая, что уже в Сино-де стали получать возмущенные письма от тех, кому удалось прочитать «Во-скресение» в бесцензурном издании и кто увидел в романе намеренное оскор-бление чувств верующих, как бы мы сейчас сказали. А выступить публично против Толстого не менее опасно, учитывая, что любое выступление Синода против него будет воспринято негативно. Однако примечательно, что вопрос об отлучении Толстого мог быть поставлен только после смерти императора Александра III, который называл писателя не иначе как «мой Толстой» и по-стоянно просил его не трогать, чтобы не сделать из него мученика, а из им-ператора — его палача.

Сама церковная власть проявила максимальные усилия, чтобы избежать скан-дала и общественного возмущения. Именно поэтому слова «анафема» и «отлу-чение» в финальном варианте синодального документа были заменены на бо-лее нейтральный, но менее определенный термин «отторжение». И это очень принципиальный момент. Под анафемой подразумевается самое строгое из цер-ковных наказаний, имевшее смысл отделения виновного от церкви и осу-ж-дения его на вечную погибель, вплоть до покаяния. Другими словами, в цер-ковном праве под анафемой понимается совершенное отлучение христиа-нина от общения с верными чадами Церкви, от церковных таинств, и это на-казание применяется в качестве высшей кары за тяжкие преступления, како-выми являются измена православию, то есть уклонение в ересь или раскол. И в этом смысле слово «анафема» может быть заменено на «проклятие». Одно-временно Церковь различала всегда отлучение полное, то есть анафему, и отлу-чение малое. Малое отлучение — это временное отлучение члена Церкви от церк-овного общения, служащее наказанием за менее тяжкие грехи. Напри-мер, последний вид отлучения имел место в церковной практике в ситуации, когда некоторые христиане отрекались от веры в эпоху гонений. На нескол-ько лет был отлучен от церкви молодой Горький за попытку самоубийства. Правда, для него самого это было, конечно, уже не важно, но тем не менее такой факт имел место.

В практике Православной церкви анафема была не столько наказанием, сколь-ко предупреждением человека, и здесь очень хорошо видно отличие от прак-тики церкви католической, в которой слово «анафема» заменялось термином «проклятие». Именно потому, что анафема была не только и не столько нака-занием, сколько предупреждением, двери Православной церкви для отлучен-ного были закрыты не навсегда. При условии его искреннего покаяния и вы-пол-нения необходимых церковных предписаний (в первую очередь, как пра-вило, публичного покаяния) его возвращение в церковь было возможно.

Что же представляет собой синодаль-ный акт 1901 года с этой точки зрения? Он носит характер торжественного церковного исповедания и объявляет, что Лев Толстой более не является членом Церкви и не может в нее вернуться, пока не покается. Кроме того, документ удостоверяет, что без покаяния для Тол-стого невозможны будут ни христианское погребение, ни заупокойная моли-тва, не говоря уже о евхаристическом общении, то есть об участии в причаще-нии, к чему, собственно, Толстой уже тогда и не стремился. Синодаль---ный акт 1901 года, как и предполагал Победоносцев, был встречен большей частью русского образованного общества крайне неблагоприятно. Русская интел-лигенция поддержала писателя, вопреки Синоду, и с большим возмущением отнеслась к синодаль-ному акту. С возмущением и иронией. Именно это имел в виду Чехов, написавший в одном из писем: «К отлучению Толстого публика отнеслась со смехом».

Последний вопрос, который нас будет интересовать, это последние годы жизни Толстого, его уход и смерть. Предварительно надо сказать, что семейная жизнь Толстого дала трещину достаточно рано, фактически еще до духовного перев-орота. Но в послед-ние годы эта жизнь стала еще сложнее и трагичнее, и глав-ным образом из-за истории с завещанием писателя, которое он подписал тайно от семьи, в лесу, летом 1910 года, что привело к открытому конфликту с Софь-ей Андреевной Толстой. И в результате этого конфликта 28 октября 1910 года, то есть за десять дней до смерти, Толстой был вынужден тайно бежать из родо-вого гнезда.

Уход Толстого из Ясной Поляны — это событие, которое имело большую важ-ность для всей России, если не для всего мира. Сергей Николаевич Дурылин, известный литературный критик и философ, сообщает, что в день первого известия об уходе газеты буквально рвали из рук, причем подобное отношение к печатной продукции Дурылин помнит только еще один раз в жизни — в день объявления войны с Германией в 1914 году. Для русских газет и журналов и для всего русского читающего общества вопрос стоял следующим образом: это бегство или паломничество, триумф или трагедия, поиск выхода из тупика или поиск сюжета для нового произведения? Действительно, с каким чувством Толстой покидал усадьбу, что стояло за этим уходом? Почему он направился именно в Оптину пустынь?

Одним очень хочется представить дело так, что граф Толстой убегал в никуда, он просто уходил от всех, как и записал в своем дневнике чуть больше чем за месяц до ухода. Приведу это красноречивое свидетельство состояния души Толстого: «От Черткова письмо с упреками и обличениями. Они разрывают меня на части. Иногда думается: уйти от всех». Другими словами, Толстой хотел просто куда-то уйти, не имея никакого представления ни о направлении движения, ни о его цели. Есть рассуждения другого рода. Писатель заранее знал, что поедет в Оптину пустынь и встретится там со старцами, и именно это обстоя-тельство свидетельствует о покаянном состоянии души Толстого.

Мне кажется, обе точки зрения не соответствуют действительности. Уход Тол-стого — финал его жизни и финал тех поисков, которые составляли главное в его миропонимании. Мы знаем сегодня, что писатель разместился в паломни-ческой гостинице Оптиной пустыни, где его узнали сразу, и совершил прогулку до скита, в котором в этот момент проживал великий оптинский старец Иосиф, преемник преподобного Амвросия, человек огромной любви и милосердия, — с ним Толстой познакомился, по всей видимости, в 1896 году во время своего очередного паломничества в монастырь. Но стоя у порога двери в оптинский скит, Толстой так и не нашел в себе сил переступить этот порог, встреча со стар-цами не состоялась. Может быть, это была самая трагическая невстреча в жизни писателя.

После посещения Оптиной пустыни писатель направляется в Шамордино, где в это время проживала его родная сестра Марья Николаевна Толстая, самый близкий и дорогой ему человек в данный момент, которую он всю жизнь назы-вал исключительно Машенька. Мы не знаем, как могла сложиться судьба Тол-стого в дальнейшем, если бы ему удалось задержаться у любимой младшей сестры надолго. Но опасаясь погони, организованной супругой, писатель был вынужден покинуть и Шамордино. По дороге он простудился, заболел двусто-ронним воспалением легких и умер на станции Астапово. Причем в последние дни жизни к нему из-за твердой позиции Черткова не был допущен для беседы и исповеди другой оптинский старец, преподобный Варсонофий.

Лев Толстой — единственный в России начала ХХ века человек, который поль-зовался ничем не ограниченной, поистине абсолютной свободой в семье, в сво-ей родной деревне, в обществе, государстве, культуре. Возможно, он был един-ственным человеком в мире такого масштаба. Он родился в прекрасной, дей-ствительно очень ясной Ясной Поляне, типичной русской усадьбе с березовой аллей, речкой Воронкой, яблочными садами, семейными домами и домиками, детьми, внуками, прислугой, охотой, пешими и конными прогулками, пасекой, цветочными оранжереями, крестьянскими школами, вечерним чаем, чтением, играми и концертами. Он прожил там большую часть жизни и по всем законам жанра, логики, справедливости был просто обязан именно там умереть! Он был сказочно богат, он мог брать писательские гонорары или публично отрекаться от них после. Он пользовался всемирной славой. Толстой мог писать все что угодно, не опасаясь каких-либо порицаний со стороны правительства. Более того, не написав ни одной строчки очередного нового произведения, он мог претендовать на издание его где угодно и на получение какого угодно гонора-ра, в то время как другие писатели, например Достоевский или Леонтьев, мог-ли просто голодать, причем голодать буквально. В семье всякое желание Тол-стого выполнялось с поспешностью и старанием. Усердные ученики во главе с Чертковым с карандашами, блокнотами в руках ловили каждое его слово. Лучшие художники и скульпторы России и мира рисовали его портреты, лепи-ли в глине, высекали в мраморе и так далее. Именно перед его портретом после отлучения Синода на выставках устраивались бурные восторженные манифес-тации. Именно его фотографировал впервые в цвете в России Прокудин-Гор-ский. Именно его голос записывали на фонограф.

Но Астапово для Толстого было настоящей ловушкой. Писатель оказался в мы-ше-ловке, которую в значительной степени сам сотворил. Больной и беспо-мощный, он лежал на постели, не понимая, что происходит не только в мире, но даже за порогом его комнаты и в ней самой. Ничего не зная о жене и детях, ничего не зная о попытках православного священника поговорить с ним перед смертью и его напутствовать. Сразу после приезда Черткова в Астапово за пи-са--телем был установлен строжайший надзор. Дверь в дом начальника стан-ции Озолина была всегда заперта, а ключ от нее хранился у помощника Черт-кова, Сергеенко, который безвыходно дежурил в передней. В комнате Толстого безотлучно находился Чертков. Вход в дом был возможен, по-видимому, толь-ко по какому-то паролю.

Именно поэтому Толстой даже не знал, что оптинский иеромонах Варсонофий специально прибыл на станцию Астапово со святыми дарами, для того чтобы попытаться поговорить с писателем перед смертью. Таким образом, в послед-ний, самый ответственный момент жизни великий писатель русской земли, как сказал о нем Тургенев, за уходом которого из Ясной Поляны с напряжен-ным вниманием следил весь цивилизо-ванный мир, оказался в трагическом одиночестве. Его судьба становится предметом переживаний русского импе-ратора, Совета министров, премьер-министра Столыпина, Синода, собора старцев Оптиной пустыни, наконец членов семьи. Но Толстой ничего об этом не знает.

Об этом очень ярко пишет замеча-тельный русский писатель Борис Зайцев:

«Но как кончается его жизнь? Умирать не только во враж-де с Церковью, но и со своей собственной подругой после почти полувековой общей жизни, имея целый сонм детей. Бежать из своего дома, кончать дни у начальника станции, среди раздора, домашних гвельфов и гибел-линов, враж-дующих между собой партий. И быть зарытым в яснопо-лян-ском парке, где можно было закопать и какую-нибудь любимую левретку».

Круг отчуждения, создававшийся вокруг Толстого более 20 лет, замкнулся.

Во время астаповской болезни Толстого в русской печати дискутировался воп-рос о возможности его прощения Церковью. Этот вопрос обсуждается и до сих пор, уже более 100 лет. Время от времени те или иные лица, например родст-венники Толстого, обращаются с соответствующими просьбами в Синод. Но, с моей точки зрения, отмена синодального акта невозможна по двум причи-нам: во-первых, такой шаг был бы актом большого неуважения к самому Тол-стому, к его свободе, ко всему тому, что им было сказано о Церкви. Ведь сам писатель признавал справедливость церковного акта, его точность в конста-тации того факта, что граф Толстой сознательно ушел из Церкви и не хочет в нее возвращаться. Во-вторых, отмена церковного определения автоматически означала бы возможность молиться о Толстом такими словами, которые он сам воспринимал как кощунство. Откройте православный требник, прочитайте хотя бы маленький отрывок из православной панихиды и спросите себя: можем ли мы так молиться о Толстом?

Церковь по-прежнему с большим уваже-нием относится к последней воле великого русского писателя. 

В этот день 20 ноября 1910 года великий искатель истины Лев Николаевич Толстой ушёл от нас, оставшись навсегда в наших сердцах. Последними словами Льва Толстого были: «…истину… я люблю много, я люблю всех…»
В сентябре 2006 года в день рождения Льва Толстого я посетил усадьбу Ясная Поляна, где познакомился с правнуком графа – Владимиром Толстым – ныне управляющим музеем-усадьбой великого писателя.
Я узнал, что правнук направил письмо к Патриарху Алексию II с просьбой пересмотреть синодальное определение. В ответ на письмо в Московском Патриархате заявили, что решение об отлучении Льва Толстого от Церкви, вынесенное ровно 105 лет назад, пересмотреть невозможно.
Я подарил Толстому мой роман-быль «Странник»(мистерия), в котором описал своё общение с великим писателем. Приглашаю посмотреть мой видеоролик посещения Ясной Поляны.

«В наше время жизнь мира идёт своим ходом, совершенно независимо от учения церкви. Учение это осталось так далеко назади, что люди мира не слышат уже голосов учителей церкви. Да и слушать нечего, потому что церковь только даёт объяснения того устройства жизни, из которого уже вырос мир и которого или уже вовсе нет, или которое неудержимо разрушается».

«Жизнь наша до такой степени удалилась от учения Христа, что самое удаление это становится теперь главной помехой понимания его».

«Церковь, на словах признавая учение Христа, в жизни прямо отрицала его. Вместо того чтобы руководить миром в его жизни, церковь в угоду миру перетолковала метафизическое учение Христа так, что из него не вытекало никаких требований для жизни, так что оно не мешало людям жить так, как они жили. Церковь раз уступила миру, а раз уступив миру, она пошла за ним».

«И я убедился, что церковное учение, несмотря на то, что оно назвало себя христианским, есть та самая тьма, против которой боролся Христос и велел бороться своим ученикам».

«Всё устройство нашей жизни, весь сложный механизм наших учреждений, имеющих целью насилие, свидетельствует о том, до какой степени насилие противно природе человека».

«Для христианина требование правительства есть требование людей, не знающих истины. И потому христианин, знающий её, не может не свидетельствовать о ней перед людьми, не знающими её».

«То, что мне представлялось хорошим и высоким – любовь к отечеству, к своему народу, к своему государству, служением им в ущерб блага других людей, военные подвиги людей, – всё это мне показалось отвратительным и жалким».

«Если я и могу теперь в минуту забвения содействовать больше русскому, чем чужому, желать успеха русскому государству или народу, то не могу я уже в спокойную минуту служить тому соблазну, который губит меня и людей. Не могу признавать никаких государств или народов, не могу участвовать ни в каких спорах между народами и государствами, ни разговорами, ни писаниями, ни тем более службой какому-нибудь государству».

«Только бы люди перестали себя губить и ожидать, что кто-то придёт и поможет им: Христос на облаках с трубным гласом, или исторический закон, или закон дифференциации и интеграции сил. Никто не поможет, коли сами не помогут. А самим и помогать нечего. Только не ждать ничего ни с неба, ни с земли, а самим перестать губить себя».

«Я верю в учение Христа и вот в чём моя вера.
Я верю, что жизнь моя по учению мира была мучительна и что только жизнь по учению Христа даёт мне в этом мире то благо, которое предназначил мне Отец жизни.
Я верю, что учение это даёт благо всему человечеству, спасает меня от неизбежной погибели и даёт мне здесь наибольшее благо. А потому я не могу не исполнять его».

После рождения Лев Толстой был окрещён в православие. В юности и молодости он был равнодушен к религиозным вопросам. Но в середине 70-х годов Толстой перечитал всё, что мог об учении православной церкви, строго следовал более года всем предписаниям церкви, соблюдая все посты и посещая все церковные службы. Но в результате полностью разочаровался в церковной вере. В романе «Воскресение» он критически изобразил духовенство, механически и наскоро исполняющим обряды.

С конца 1880-х годов ряд церковных иерархов обращались к Синоду и к императору с призывом наказать Льва Толстого и отлучить его от Церкви. Однако император отвечал, что «не желает прибавлять к славе Толстого мученического венца».

Когда зимою 1899 года граф серьёзно заболел, Святейший Синод издал секретный циркуляр, в котором признавалось, что Толстой решительно отпал от общения с Церковью и не может быть в случае смерти погребён по православному обряду, если пред смертью не восстановит общения с нею чрез таинства.

Наконец 24 февраля 1901 года было опубликовано Определение с посланием святейшего синода №557 от 20-22 февраля того же года об отпадении графа Льва Толстого от Церкви.
«И в наши дни, Божиим попущением, явился новый лжеучитель, граф Лев Толстой. Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрёкся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной, которая утвердила вселенную, которою жили и спасались наши предки и которою доселе держалась и крепка была Русь святая».

В синодальном акте говорилось, что Толстой может вернуться в Церковь, если он принесёт покаяние. Анафема Толстому не провозглашалась ни в одном из храмов Российской империи.
Определение Синода на следующий день было опубликовано во всех основных газетах России.

4 апреля 1901 года Лев Толстой написал «Ответ Синоду», в котором подтвердил свой разрыв с церковью. «То, что я отрёкся от церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо. Но отрёкся я от неё не потому, что я восстал на Господа, а напротив, только потому, что всеми силами души желал служить ему».
«Верю я в следующее: верю в Бога, которого понимаю как дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что он во мне и я в нём. Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать Богом и которому молиться считаю величайшим кощунством».
«Если бы Он пришёл теперь и увидел то, что делается Его именем в церкви, то ещё с большим и более законным гневом, наверное, повыкидывал бы все эти ужасные антиминсы, и копья, и кресты, и чаши, и свечи, и иконы, и всё то, посредством чего они, колдуя, скрывают от людей Бога и Его учение».

В 2009 году была проведена судебная экспертиза, в заключение которой была приведена цитата из «Ответа Синоду» Льва Толстого: «Я убедился, что учение [Русской православной] церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения».
Эта фраза была охарактеризована экспертами как «формирующая негативное отношение к Русской Православной Церкви», сам Л.Н.Толстой назван «противником Русского Православия».

Лев Толстой получил немало писем, которые содержали проклятия, увещевания, призывы покаяться и примириться с церковью, и даже угрозы.
Известный протоиерей Иоанн Кронштадский в 1902 году писал: «Поднялась же рука Толстого написать такую гнусную клевету на Россию, на её правительство!.. Дерзкий, отъявленный безбожник, подобный Иуде предателю… Толстой извратил свою нравственную личность до уродливости, до омерзения… о, как ты ужасен, Лев Толстой, порождение ехидны…»

Фреска: ТОЛСТОЙ В АДУ

Известный православный философ В.В.Розанов, не оспаривая Определение Синода по существу, высказал мнение, что Синод, как орган скорее бюрократический, чем религиозный, не имеет права судить Толстого: «Но дуб, криво выросший, есть, однако, дуб, и не его судить механически формальному «учреждению»… Акт этот потряс веру русскую более, чем учение Толстого».

В России тогда говорили, что у нас два царя: Николай второй и Лев Толстой.

Философ Д.С.Мережковский заявил: «Религиозного учения Л. Толстого я не разделяю… Всё-таки мы говорим: если вы отлучили от церкви Л.Толстого, то отлучите и нас всех, потому что мы с ним, а мы с ним потому, что верим, что с ним Христос».

Софья Андреевна Толстая 26 февраля 1901 года направила по поводу публикации в газетах Определения письмо первенствующему члену Синода:
«Жизнь души человеческой, с религиозной точки зрения - никому, кроме Бога, неведома и, к счастью, не подвластна… Для меня церковь есть понятие отвлечённое, и служителями её я признаю только тех, кто истинно понимает значение церкви. Если же признать церковью людей, дерзающих своей злобой нарушать высший закон любви Христа, то давно бы все мы, истинно верующие и посещающие церковь, ушли бы от неё».

Митрополит Антоний вскоре написал ей ответ; оба текста были опубликованы 24 марта 1901 года в «Церковных Ведомостях»:
«И не от клочка, конечно, печатной бумаги гибнет муж Ваш, а от того, что отвратился от Источника жизни вечной. Для христианина не мыслима жизнь без Христа, по словам Которого «верующий в Него имеет жизнь вечную, и переходит от смерти в жизнь, а неверующий не увидит жизни, но гнев Божий пребывает на нём» (Иоанн III, 1. 16.36У, 24), и поэтому об отрекающемся от Христа одно только и можно сказать, что он перешёл от жизни в смерть. В этом и состоит гибель вашего мужа, но в этой гибели повинен только он сам один, а не кто-либо другой».

Но Толстой не отрекался от Христа! Он верил в Христа даже более, чем кто-либо другой – потому что исполнял заповеди не на словах, а на деле!

И в мыслях своих и даже во внешнем облике Лев Толстой во многом походил на старца. Старчество в те времена было очень популярно в русском обществе. Старцы осуществляли живой поиск истины в условиях жёсткой бюрократизации и огосударствления русской православной церкви.
Как многие старцы и раскольники, Толстой воспринимался РПЦ как лжеучитель и еретик.
А Толстой просто говорил правду о церкви, правду о власти и о властителях. За это его и отлучили!

Лев Толстой предупреждал о гибельном состоянии русского общества, и в этом смысле он действительно был «зеркалом русской революции», по выражению В.И.Ленина. Ленин писал, что Толстой смешон, как пророк, открывший новые рецепты спасения человечества. А также, что Толстой оригинален, так как его взгляды выражают особенности революции как крестьянской буржуазной революции.

В Российской империи Синод и РПЦ выполняли функции идеологического министерства, контролирующего настроения в умах. Священники были обязаны доносить в полицию о рассказанном на исповеди готовящемся или совершённом преступлении. Многие об этом знали, и потому критически относились к батюшкам.

В школе нам рассказывали об отлучении Льва Толстого от церкви и о его трактате «В чём моя вера». Помню, как поразила меня «Исповедь» Толстого. На всю жизнь Лев Николаевич Толстой стал для меня духовным авторитетом, и я решил пойти по его пути.
Я посетил Оптину Пустынь, побывал в Дивеево у Серафима Саровского, совершил паломничество по Святой Земле. Когда мы были в Оптиной, то поселились у одной сердобольной женщины. Там среди прочих книг, я увидел дневники Льва Толстого.

Лев Толстой шесть раз приезжал в Оптину. Встреча Толстого и старца Амвросия была в 1890 году. Войдя к старцу, Толстой принял благословение и поцеловал его руку, а выходя поцеловал в щёку, чтобы избежать благословения. Разговор между ними был столь острым и тяжёлым, что старец оказался в полном изнеможении и еле дышал. "Он крайне горд", – отозвался о Толстом старец Амвросий.

Когда Л.Н.Толстой перед смертью приезжал в Оптину Пустынь, на вопрос о том, почему он не пошел к старцам, он ответил, что не мог пойти, так как отлучён. Игуменом монастыря и скитоначальником был старец Варсонофий. Толстой не решился зайти в скит, и старец поехал за ним на станцию Астапово, чтоб дать ему возможность примириться с Церковью. Но его не пустили к писателю. Толстой не проявлял никакого желания вызвать священника, чтобы исповедаться и причаститься.

В ноябре 2010 года президент Российского книжного союза С.В.Степашин обратился с письмом к Патриарху Кириллу с просьбой проявить к Толстому сострадание. В ответе на письмо Степашина архимандрит Тихон (Шевкунов) заявил, что «поскольку примирение писателя с Церковью так и не произошло (Л.Н. Толстой публично не отказался от своих трагических духовных заблуждений), отлучение, которым он сам себя отверг от Церкви, снято быть не может».

Правнук писателя Владимир Толстой так сказал: «И у меня возникло ощущение, что этот акт дал сигнал к тотальному расколу российского общества. Раскололись и царствующая семья, и высшая аристократия, и поместное дворянство, и интеллигенция, и разночинские слои, и простой люд. Трещина прошла по телу всего русского, российского народа».

Отношения русского общества и русской православной церкви всегда были сложными. Государство пыталось опереться на церковь, используя православие в качестве официальной идеологии и национальной идеи. В самые трудные периоды русской истории и правители, и народ обращались к вере православной. Так было и перед битвой с ханом Мамаем, когда Дмитрий Донской просил благословения у Сергия Радонежского, так было и в 1612 году, и в 1812 году, и в 1914, и в 1941 году.

Недавно в Санкт-Петербурге после 95-летнего перерыва состоялся Крестный ход от Казанского собора до Александро-Невской Лавры. Кто-то с удивлением смотрел на собравшихся людей, кто-то говорил «наконец-то, дождались», кто-то возмущался. А мне было интересно, какова вера этих людей, пришедших на Крестный ход.
В чём же наша вера сегодня?

Invalid video URL.

P.S. Посвящаю этот пост памяти Льва Николаевича Толстого.

А В ЧЁМ ВАША ВЕРА?

Лев Толстой о религии и вере.
"То что я отрёкся от церкви, называющей себя Православной, это совершенно справедливо. Но отрёкся я не потому, что я восстал против Господа, а напротив, только потому, что всеми силами души желаю служить Ему. Прежде, чем отречься от церкви и единения с народом, которое мне было невыразимо дорого, я по некоторым признакам усомнившись в правоте церкви, посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически церковь: теоретически я перечитал всё, что мог об учении церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие; практически же - следовал в продолжении года всем предписаниям церкви, соблюдая все посты и посещая все церковные службы.
И я убедился, что учения церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения.
Я отвергаю все таинства. Это совершенно справедливо. Все таинства я считаю неизменно грубым, не соответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и кроме того нарушением самых прямых указаний Евангелия. В крещении младенцев вижу явное извращение всего того смысла, которое могло иметь крещение для взрослых, сознательно принимающих христианство; в совершении таинства брака над людьми, и в допущении разводов, и в освящении браков разведённых вижу прямое нарушение и смысла и буквы евангельского учения. В периодическом прощении грехов на исповеди вижу вредный обман только поощряющий безнравственность и уничтожающий опасение перед согрешением.
В елеосвящении также как и в миропомазании, вижу приёмы грубого колдовства, как и в почитании икон и мощей, как и во всех тех обрядах, молитвах, заклинаниях, которыми заполнен требник.
Если бы Христос пришёл теперь и увидел то, что делается Его именем в церкви, то ещё с большим и более законным гневом, наверное, повыкидывал бы все эти ужасные антиминсы и копья, кресты, и чаши, свечи, и иконы, и всё то, посредством чего они, колдуя, скрывают от людей Бога и Его учение."
По жизни человека, по делам его, как теперь, так и тогда никак нельзя узнать, православно-верующий он или нет. Даже напротив в большей части случаев: нравственная жизнь, честность, правдивость, доброта к людям встречались и встречаются чаще в людях неверующих (внешне не соблюдающих ритуалы религии) . Напротив, признание своего православия и исполнение наглядное его обрядов большей частью встречается в людях безнравственных, жестоких, высокопоставленных, пользующихся насилием для своих похотей - богатства, гордости, сластолюбия.

Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Кириллу

Ваше Святейшество!

Позвольте от имени Российского книжного союза, Президентом которого являюсь, выразить Вам, Ваше Святейшество, слова искренней признательности за неизменное духовное наставничество и поддержку в вопросах продвижения высокохудожественной и духовно-нравственной литературы в нашей стране. Российский книжный союз считает своим долгом развивать плодотворное сотрудничество с Русской Православной Церковью.

В этом контексте хотел бы привлечь Ваше внимание к вопросу, который волнует многих российских граждан, в том числе православных. Эта деликатная тема неизбежно возникает накануне широко отмечаемой российской и мировой общественностью даты, которая приходится на 20 ноября с.г., - 100-летие со дня смерти великого русского писателя Льва Николаевича Толстого.

Принимая во внимание особую чувствительность этой темы, а также невозможность для Русской Православной Церкви пересмотреть решение об отлучении Льва Толстого от Церкви, просил бы Вас, Ваше Святейшество, проявить сегодня к этому сомневающемуся человеку то сострадание, на которое способна именно Церковь. Тем более что в свое время Лев Толстой, как известно, все же находился на пути в Оптину пустынь.

Разъяснение позиции Церкви в этом вопросе, публичное проявление в той или иной форме чувств сострадания со стороны Церкви к великому писателю в канун скорбной даты, по мнению Российского книжного союза, были бы сегодня правильно восприняты православным сообществом и обществом в целом.

Очень рассчитываю, Ваше Святейшество, на Ваше мудрое решение в столь деликатном вопросе.

Позвольте от всего сердца пожелать Вам, Ваше Святейшество, дальнейших успехов в многотрудном служении по несению святого Патриаршего креста.

С глубоким уважением, президент Российского книжного союза С.В. Степашин

Ответ

Президенту Российского книжного союза С.В. Степашину

Многоуважаемый Сергей Вадимович!

По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла отвечаю на Ваше письмо, в котором Вы как Президент Российского книжного союза - в преддверии столетия со дня смерти Л.Н. Толстого - задаете вопрос об отношении Русской Православной Церкви к этому писателю.

Пожалуй, во всей истории русской литературы нет более трагической личности, чем Лев Николаевич Толстой - "великий писатель земли Русской", по выражению И.С. Тургенева. Его художественное творчество - одна из вершин не только русской, но и мировой литературы. Поэтому понятны боль и недоумение многих почитателей творчества Л.Н. Толстого, в том числе и православных христиан, для которых может оставаться неясным, почему Святейшим Правительствующим Синодом 20 февраля 1901 года он был отлучен от Церкви.

Святейший Синод своим решением лишь констатировал уже свершившийся факт - граф Толстой сам отлучил себя от Церкви, полностью порвал с ней, чего он не только не отрицал, но и при всяком удобном случае решительно подчеркивал: "...То, что я отрекся от Церкви, называющей себя Православной, это совершенно справедливо... Я отвергаю все таинства... ...Я действительно отрекся от Церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей..." Это лишь некоторые из подобного рода многочисленных заявлений великого писателя.

Еще когда Л.Н. Толстому было двадцать семь лет, он вынашивал идею создания новой веры, о чем свидетельствуют его дневники той поры. А в преклонных годах, почувствовав, что близок к этой цели, писатель создает небольшую секту своих почитателей и пишет "Евангелие от Толстого". Главным объектом нападок Л.Н. Толстого становится Православная Церковь. Его высказывания и поступки, направленные против нее, были ужасающи для православного сознания. Более того, деятельность Л.Н. Толстого в последние десятилетия его жизни, к сожалению, была поистине разрушительна для России, которую он любил. Она принесла несчастье народу, которому он так хотел служить. Недаром вождь большевиков чрезвычайно ценил именно это направление деятельности Л.Н. Толстого и называл писателя "зеркалом русской революции".

Великие подвижники Русской Православной Церкви - святой праведный Иоанн Кронштадтский, святитель Феофан Затворник, многие другие - с горечью признавали, что великий талант графа Толстого целенаправленно употреблен им на разрушение духовных и общественных устоев России.

Последние дни жизни великого писателя говорят нам о той мучительной борьбе, которая происходила в его душе. Он бежал из своего родового гнезда - Ясной Поляны, но не к своим единомышленникам, "толстовцам", а в самый известный тогда русский монастырь - Оптину пустынь, где в то время пребывали старцы-подвижники. Там он попытался встретиться с ними, но в последний момент не решился на это, о чем тогда же с горечью признавался своей сестре - монахине соседнего с Оптиной пустынью Шамординского монастыря. Позже, на станции Астапово, предчувствуя кончину, он велел послать телеграмму в Оптину пустынь с просьбой прислать к нему старца Иосифа. Но когда два священника прибыли в Астапово, окружавшие умирающего писателя ученики и последователи не допустили этой встречи...

Церковь с огромным сочувствием относилась к духовной судьбе писателя. Ни до, ни после его смерти никаких "анафем и проклятий", как утверждали сто лет назад и утверждают сегодня недобросовестные историки и публицисты, на него произнесено не было. Православные люди по-прежнему почитают великий художественный талант Л.Н. Толстого, но по-прежнему не приемлют его антихристианских идей.

Несколько поколений православных читателей в нашей стране и за рубежом высоко ценят литературное творчество Л.Н. Толстого. Они благодарны ему за такие незабываемые, прекрасные произведения, как "Детство", "Отрочество", "Юность", "Хаджи-Мурат", "Война и мир", "Анна Каренина", "Смерть Ивана Ильича". Однако, поскольку примирение писателя с Церковью так и не произошло (Л.Н. Толстой публично не отказался от своих трагических духовных заблуждений), отлучение, которым он сам себя отверг от Церкви, снято быть не может. Это означает, что канонически его церковное поминовение невозможно. И все же сострадательное сердце любого христианина, читающего художественные произведения великого писателя, не может быть закрыто для искренней, смиренной молитвы о его душе.

С искренним уважением, архимандрит Тихон (Шевкунов), ответственный секретарь Патриаршего совета по культуре,

наместник Сретенского монастыря г. Москвы

Есть какая-то безысходность в том, что спустя сто лет после смерти Толстого вопрос о его отлучении от церкви и конфликте с ней все еще остается актуальным.

Как будто ничего за эти сто лет не изменилось. Как будто в ХХ веке церковь не пережила такие гонения, в сравнении с которыми ее критика со стороны Толстого и "толстовцев" кажется детским лепетом. Как будто сам Толстой в ХХ веке не приводил своими произведениями безбожников к вере и даже к церкви, а не наоборот. Как будто мы опять оказались в ситуации начала прошлого века.

Но сначала разберемся с терминологией. Отлучили его или нет?

Для современников Толстого не было ни малейшего сомнения в том, что Толстого отлучили. Все газеты писали именно об "отлучении" Толстого. Когда Толстой после бегства из Ясной Поляны приехал в Оптину пустынь, он спросил гостиничного монаха, может ли он принять на постой "отлученного" графа Толстого.

Но дело, конечно, не в словах.

Главное - суть того, что произошло более чем сто лет назад. 24 февраля 1901 года, с небольшим отрывом от Дня Торжества Православия, в который традиционно предавали анафеме еретиков и бунтовщиков, в "Церковных ведомостях" было опубликовано "Определение Святейшего Синода", согласно которому граф Л. Н. Толстой больше не являлся членом православной церкви. Государственной, напомним, церкви. Таким образом "Определение" было не только церковным, но и государственным актом. Собственно, здесь-то и была заложена "бомба", которая немедленно взорвалась в российском обществе после публикации "Определения". Формальный "развод" Толстого и церкви явился еще одним поводом для отнюдь не формального "развода" Толстого и государства Российского и, увы, еще одним предвестием будущей революции и гражданской войны.

Чем это грозило Толстому? Конкретно Толстому это не грозило ничем. Он был слишком знаменит. Фактически Толстой оказался первым неприкасаемым "диссидентом", что не мешало власти поступать довольно жестоко в отношении его поклонников: сажать, высылать за границу, ссылать в Сибирь и на Кавказ, отнимать у них детей, которых они отказывались крестить, и отдавать этих детей на воспитание в монастыри. Для Толстого эта ситуация была гораздо худшим наказанием, чем если бы его за его убеждения, например, повесили. Он-то как раз мечтал пострадать, оказаться в тюрьме. Вместо этого жил в Ясной Поляне, из газет и писем узнавая об очередных гонениях на тех, кто шел за ним и кто реально страдал за его, Толстого, взгляды.

"Определение" составлялось очень умными и образованными людьми, в частности Победоносцевым и митрополитом Антонием (Вадковским). В "Определении" констатировался несомненный факт личного отпадения Толстого от православия и того, что по отношению к церкви он ведет себя так, что церковь этого больше молчаливо терпеть не может. Все "пункты", по которым Толстого "отлучали" от церкви, были справедливы на 100%. Он не признавал церковные таинства и откровенно глумился над ними. Отрицал Апостольскую Церковь как факт. Он не признавал Божественности Христа. Автор романа "Воскресение" не признавал Воскресения Иисуса.

Сравнение не самое удачное, но зато понятное. Вообразите себе члена КПСС, который отрицает позитивную историческую роль Октябрьской революции, публично глумится над Марксом, Энгельсом, Лениным и открыто издевается над процедурой партийных собраний, называя их "суевериями". Наконец, его формально исключают из партии. И вот общество возмущено! Газеты возмущены!

Невозможно представить. Не будем забывать разницу между той Россией, которую мы потеряли, и той, которую мы потом обрели. "Определение" Синода было документом, написанным в самых мягких и уважительных по отношению к Толстому формулировках. Констатируя факт отпадения, церковь признавала его выдающийся литературный талант и даже призывала молиться (!) за Толстого.

И все-таки бомба взорвалась! В Москве толпы верующих, завидев Толстого, кричали "Еретик!", хотя в "Определении" этого слова не было, как не было и слова "анафема". В Ясную Поляну присылали в посылках веревки с мылом, чтобы Толстой повесился, как Иуда. Это с одной стороны. С другой стороны в Ясную Поляну шли нескончаемые письма и телеграммы, в которых Толстого радостно поздравляли с отлучением. Студенты устроили манифестацию в его честь возле Казанского собора, которую разогнала полиция. На выставке передвижников картину Ильи Репина "Толстой на молитве" украшали цветами.

"Определение" Синода, сколь бы мягким и сострадательным оно ни было, оказалось элементарной политической ошибкой. Умный Победоносцев понимал это до того, как "Определение" появилось. Он этого акта не хотел. Он считал, что "трогать" Толстого опасно и даже вредно для России. Есть косвенные свидетельства, что это "Определение" возмутило и Николая II, который счел, что Синод сделал это в обход Его Императорского Величества.

Наконец - сам Лев Толстой. Он был явно обескуражен этим "Определением". Он больше месяца готовил свой "Ответ" Синоду. Ответ вышел дерзким, в толстовском вкусе, но это еще ни о чем не говорит. Толстой, как никто из великих русских писателей, был связан с церковью самыми интимными, в буквальном смысле семейными узами. Глубоко верующей была его мать, Мария Николаевна Толстая, которую он почти не застал при жизни (она умерла, когда Лев был младенцем), но которую боготворил. Младшая сестра Толстого, самый близкий ему человек, Мария Николаевна, была монахиней Шамординского монастыря близ Оптиной пустыни. Толстой часто к ней ездил, и насельницы этого монастыря (а их было более 700 человек) очень любили Толстого. В самой Оптиной пустыни он бывал не менее пяти раз и поехал туда перед самой смертью.

С какой стороны ни посмотри, никто этого "Определения" вроде бы не хотел. Все хотели как лучше. А вышло как всегда. И сто лет спустя выходит как всегда. Конфликт не исчерпан. Толстой вне церкви. И непонятно: то ли он великий русский писатель и светоч России, то ли еретик и вечно горит в аду.

От редакции

Сегодня в 12.00 в пресс-центре "Российской газеты" состоится пресс-конференция, посвященная 100-летию смерти Л.Н. Толстого. В ней принимают участие: Павел Басинский, Алексей Варламов, отец Георгий Ореханов, Наталья Солженицына, Людмила Сараскина, Андрей Смирнов, Петр Толстой и другие.

Развернутый коммент с большой цитатой из Льва Толстого: . Чтобы эта цитата не затерялась в комментах, выношу её в отдельный пост. Конфликт между православной церковью и великим писателем - один из важных эпизодов российской истории, аргументы Толстого имеет смысл знать в оригинале, а не в пересказах.

То, что я отрекся от церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо. Но отрекся я от нее не потому, что я восстал на господа, а напротив, только потому, что всеми силами души желал служить ему. Прежде чем отречься от церкви и единения с народом, которое мне было невыразимо дорого, я, по некоторым признакам усомнившись в правоте церкви, посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение церкви: теоретически - я перечитал все, что мог, об учении церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие; практически же - строго следовал, в продолжение более года, всем предписаниям церкви, соблюдая все посты и посещая все церковные службы. И я убедился, что учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения. Стоит только прочитать требник и проследить за теми обрядами, которые не переставая совершаются православным духовенством и считаются христианским богослужением, чтобы увидать, что все эти обряды не что иное как различные приемы колдовства, приспособленные ко всем возможным случаям жизни. Для того, чтобы ребенок, если умрет, пошел в рай, нужно успеть помазать его маслом и выкупать с произнесением известных слов; для того, чтобы родильница перестала быть нечистою, нужно произнести известные заклинания; чтобы был успех в деле или спокойное житье в новом доме, для того, чтобы хорошо родился хлеб, прекратилась засуха, для того, чтобы путешествие было благополучно, для того, чтобы излечиться от болезни, для того, чтобы облегчилось положение умершего на том свете, для всего этого и тысячи других обстоятельств есть известные заклинания, которые в известном месте и за известные приношения произносит священник.

Потом сказано, что я отвергаю бога, во святой троице славимаго создателя и промыслителя вселенной, отрицаю господа Иисуса Христа, богочеловека, искупителя и спасителя мира, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых, отрицаю бессеменное зачатие по человечеству Христа господа и девство до рождества и по рождестве пречистой богородицы. То, что я отвергаю непонятную троицу и не имеющую никакого смысла в наше время басню о падении первого человека, кощунственную историю о боге, родившемся от девы, искупляющем род человеческий, совершенно справедливо. Бога же - духа, бога - любовь,

Кощунство не в том, чтобы назвать перегородку - перегородкой, а не иконостасом, и чашку - чашкой, а не потиром * и т. п., а ужаснейшее, не перестающее, возмутительное кощунство - в том, что люди, пользуясь всеми возможным средствами обмана и гипнотизации, - уверяют детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом и при произнесении известных слов кусочки хлеба и положить их в вино, то в кусочки эти входит бог; и что тот, во имя кого живого вынется кусочек, тот будет здоров; во имя же кого умершего вынется такой кусочек то тому на том свете будет лучше; и что тот, кто съел этот кусочек, в того войдет сам бог. Ведь это ужасно! Как бы кто ни понимал личность Христа, то учение его, которое уничтожает зло мира и так просто, легко, несомненно дает благо людям, если только они не будут извращать его, это учение все скрыто, все переделано в грубое колдовство купанья, мазания маслом, телодвижений, заклинаний, проглатывания кусочков и т. п., так что от учения ничего не остается. И если когда какой человек попытается напомнить людям то, что не в этих волхвованиях, не в молебнах, обеднях, свечах, иконах - учение Христа, а в том, чтобы люди любили друг друга, не платили злом за зло, не судили, не убивали друг друга, то поднимется стон негодования тех, которым выгодны эти обманы..